— Я видел, как ты махнул рукой. Кому ты бросил шпаргалку?
Разыгранное мной недоумение, наверное, выглядело вполне натурально.
— Шпаргалку? Простите, но я не понимаю, пан учитель…
Он даже немного смутился. Пронесло!..
— Разве ты не шевелил рукой?
— Я оттолкнул Шира. Он вечно на меня опирается.
— Неправда! — выкрикнул Шир.
Я изо всех сил наступил ему на ногу. Он охнул. Учитель пробормотал что-то себе под нос и возобновил хождение по классу.
— Идиот, — сказал я Ширу, как только закончился урок. — У тебя что — голова капустой набита?
— Проваливай, Жирный! — окрысился он. — Я не дам на себя сваливать.
— Ах, так? — презрительно усмехнулся я. — А кто у меня скатал вторую задачу?
Шир отвернулся с оскорбленным видом.
— А ты бы, подлиза, помалкивал, — не сдержался Старкевич. — Радуйся, что не на меня напал.
Но тут я почувствовал удар в спину и обернулся — позади, оскалив в усмешке зубы, стоял Грозд.
— Хитришь, Жирный! Одним выстрелом двух зайцев хочешь убить. И к нам подлизаться, и Баське понравиться. Угадал? Тебе Осецкая нравится, да?
Нет, не Ширу, а ему я с удовольствием влепил бы по уху. Я почувствовал, как кровь приливает к моему лицу, и из-за этого смутился еще больше.
— Ну что, Толстяк, угадал, да?
— Отстань.
— Нет, вы посмотрите! Толстяк влюбился! Я сразу увидел. Баська, ты любишь жирное?
Осецкая сделала вид, что не слышит. Она тоже покраснела. Бубалло хихикал. Арский прикрывал рот ладонью, как будто на него напал кашель. Больше всего мне хотелось выбежать из класса, но такое позорное бегство было бы равносильно признанию собственного поражения.
— Не твое дело, — ответил я. — Следи за собственным носом.
Мое спокойствие и безразличие немного смутили Грозда.
— Жирный… А брюхо у тебя опять отросло, ты что — специально его выхаживаешь?
Это была его любимая шуточка. Плотно сжав зубы, я поглядел ему прямо в глаза. Никто не смеялся. Все привыкли и просто не обращали внимания на слова Грозда. Мне хотелось ответить чем-нибудь обидным, сказать что-то такое, что проняло бы Грозда до глубины души. Но именно сейчас ничего остроумного не приходило мне в голову. И тут я внезапно понял, что и безразличие класса, и эта тишина, и отсутствие реакции на грубые выходки Грозда — все это против меня. Что я здесь один, отгороженный от остальных невидимой стеной своей несхожести с ними, своим пороком или, вернее, каким-то смешным уродством. Ожирение — это единственный физический порок, который имеет право вызывать у других смех, не пробуждая при этом ни сочувствия, ни жалости.
Я повернулся и медленно вышел из класса. Собственно говоря, ничего не произошло. Грозд уже не в первый раз прохаживался на мой счет. Казалось, у меня было время привыкнуть. Но тут что-то надломилось во мне, треснула какая-то пружинка, а на душу легла невыносимая тяжесть: я н е х о ч у о т л и ч а т ь с я о т д р у г и х, н е х о ч у б ы т ь с м е ш н ы м! Х в а т и т с м е н я, х в а т и т!
И тут же пришла мысль: а как же Май? Ему-то ведь наверняка куда хуже.
Я заглянул в седьмой «В» и вызвал его в коридор.
— Что-нибудь случилось? — спросил он.
— Нет.
— Ты как-то странно выглядишь. Опять Грозд?
— Ерунда, — вяло пробормотал я. — Надоели они мне все. Просто я уже сыт по горло их шуточками.
Май взял меня под локоть, и мы медленно двинулись по коридору. Ребята из младших классов смотрели нам вслед, давясь от хохота.
Я хотел было цыкнуть на них, но Май удержал меня, еще сильнее сжимая локоть.
— Не связывайся, — шепнул он. — Это же совсем мелюзга. Не станешь же ты бить пятиклассника! Бери с меня пример, меня это все ничуть не трогает, честное слово. Собака лает, а караван идет.
— А мне осточертел этот их лай! — не выдержал я. — Арский не отрываясь глазеет на Осецкую, но ему никто и слова не скажет. Но стоило мне…
Я умолк. Разговаривать об этом даже с другом казалось мне унизительным. Значит, Бася Осецкая не может мне нравиться, потому что я толстый? А если бы ей самой захотелось дружить со мной, что бы они тогда сказали? Грозд, например, этот злобный дурак…
Ладно! Я еще покажу им!
Я занял место во дворе у ворот и стал ждать. Вначале, сшибаясь ранцами, пробежала группа третьеклассников, потом достойно прошествовал директор в сопровождении элегантно одетого старика; потом прошла Флюковская с подружкой, какая-то девчонка с матерью, Арский, Меринг, Шир. Я стоял, скрытый кустом шиповника.
Наконец появилась Осецкая. Она шла неторопливо, в одиночестве. Руку ее оттягивал туго набитый портфель. Я незаметно вышел из-за куста и разыграл радость от «неожиданной» встречи.