Шир все еще стоял, уставившись в меня взглядом, как бы решая, что сказать мне. Грозд с размаху хлопнул его по спине.
— Ну, чего ждешь? Падай на колени перед Жирным и целуй ему ножки!
Шир поморщился и на всякий случай придал своему лицу скучающе-ироническое выражение. А потом отвернулся и принялся молча укладывать книжки в ранец.
— Зря ты, — упрекнул Грозда Меринг, почесывая кончик задранного вверх носа. — Жирный ловко провернул это дело.
— Вот именно! — Грозд обнажил в усмешке неровные зубы. — Я и говорю: кланяйся, Пат, Паташону. Иначе — в ухо!
— Отстань ты от меня! — умоляюще протянул Шир.
Грозд схватил его за плечо и резко повернул к себе лицом.
— Не хочешь поблагодарить Жирного? Стыдно? Раз сидишь рядом, то и поблагодарить можно. Завтра контрольная по математике, смотри, он не даст скатать у себя. Ну как?
— Пусти… — Шир безуспешно пытался высвободить плечо.
Грозд отпустил его и повернулся ко мне:
— Свинья этот Шир, правда, Жирный? Зато ты не дашь ему скатывать. Правда?
— Это мое дело, — проворчал я.
— Ты не будешь ему помогать. — Теперь Грозд положил руку мне на плечо. — Понятно?
— Оставь его, — неожиданно вмешалась Флюковская. — Вечно ты ко всем цепляешься!
— А ты, носатая, не суйся! — заорал Грозд.
— За носатую можно и чернильницей по лбу, — пригрозила Ирена и в самом деле схватила чернильницу. — Со мной полегче, понял?
Грозд покосился на полную чернил чернильницу и тут же, сняв руку с моего плеча, вскочил на лавку.
— О, ля-ля! У Жирного здесь целый полк защитников. Может, в старосты его выберете?
— Может, и выберем, — не смутилась Флюковская. — У тебя не спросим.
Я вышел из класса, равнодушный ко всему, как будто все произошедшее никак не касалось меня. Мне не нужна была благодарность Шира, становиться старостой я тоже не стремился, и уж совсем ни к чему мне защита Флюковской. Я выручил Шира потому, что мне так захотелось. А сам я не нуждаюсь в сочувствии или защитниках. Коваль, например, ни во что в классе не вмешивается, предоставляя мне самостоятельно выходить из конфликтов, хотя я знаю, что он на моей стороне. Именно за это я и благодарен ему. А тут на тебе — Флюковская! Только этого еще не доставало — подруга Баси, которая там, на уборке картофеля…
— Мацек!
Я неохотно оглянулся. Передо мной стояла Флюковская, опираясь рукой о радиатор центрального отопления.
— Ну что? — спросил я.
— Завтра у нас собрание, будем выбирать старосту. Я на самом деле хочу выдвинуть твою кандидатуру.
— Я откажусь, — сразу же отозвался я. — Так что ты лучше не болтай глупостей.
— Никакие не глупости, — возразила Ирена. — Я говорю совершенно серьезно. Ты — энергичный, хорошо учишься. Из тебя выйдет отличный староста.
Я только пожал плечами.
— Чепуха. Кто станет меня слушаться? Грозд? Бубалло? И к тому же никакой я не энергичный.
— Во-первых, энергичный. А во-вторых, с ними мы справимся. Видел, как я отшила Грозда? Его стоит чуть прижать, он сразу хвост поджимает. А Баська Осецкая — никуда не годная староста, она ни о чем, кроме математики, и думать сейчас не способна. Нужно подыскать ей замену.
— Вы что — не дружите больше? — не удержался я от иронии.
— Почему не дружим? Дружим, — не смутилась Ирена. — Но при чем здесь дружба? Она прекрасно знает, что не может быть старостой, и сама решила отказаться.
— По-нят-но… — протянул я. — В таком случае предложи Коваля. У него самый большой авторитет в классе.
— Это просто потому, что его боятся, — возразила Флюковская. — Авторитет его покоится на силе. А в голове — солома.
— Неправда! — не выдержал я.
— Защищаешь? — Флюковская скорчила ироническую гримасу. — Не со страху ли? Ведь тогда он задал тебе трепку. Ах, Мацек, а я-то думала…
— Глупости ты болтаешь! — взорвался я. — Я знаю его ближе, чем ты думаешь. У нас общий друг — Май Бордович.
— Калека этот?
Я невольно сжал кулаки. От злости я поначалу не мог произнести ни слова.
— Да, ты права, он калека, — тихо проговорил я. — Но почему ты не сказала «этот блондин», или «этот курносый», или «этот из седьмого «А»? Почему именно калека? У него нет ноги — это правда. Но неужто это в нем главное? Только это и отличает его от других, определяет его как человека?
— Не психуй…
— Я не психую. Вот когда Грозд назвал тебя носатой, ты тут же схватилась за чернильницу. А почему? Потому что он тебя обидел. Но Грозд и делал это нарочно, чтобы обидеть тебя. А не кажется ли тебе, что еще обидней, когда человека обижают просто так, без злых намерений, не думая? Когда чужую беду считают чем-то вполне естественным. Тебе приятно было бы, если б вдруг ты услышала: «А эта носатая девочка неплохо воспитана»?