— Я и раньше, когда этот ежик еще не убегал, хотел его отнять! — заявил Гусь. — Только тогда я не знал, зачем он мне нужен… Но теперь придется где-нибудь нового ежика ловить!..
Таким образом, все возможные последствия были предусмотрены, и ребята даже вызвались сопровождать Глеба, чтобы присутствовать при вручении ужа.
Они уселись напротив Николашкиных окон в канаве, а Глеб с ужом в руке постучался в калитку.
На этот раз его даже во двор не пустили. На стук вышел сам Иван Тараканыч с хозяйственной сумкой, а девочки и с ними какой-то мальчишка в надетой набекрень офицерской фуражке и при взрослом галстуке столпились у раскрытого окошка.
— По недостаточности некоторых предметов у тебя в голове, — сурово начал Иван Тараканыч, взглядывая поочередно то на Глеба, то на ужа, — ты после проявленной такой заслуги… опять осмелился прийти… и безусловно с подобным же результатом!..
— Я вот принес ужа, передайте, пожалуйста, Нине… — вежливо начал Глеб, но Иван Тараканыч, все сильнее озлобляясь и повышая голос, перебил его:
— Девочки презирают тебя за твое злодейство, а ты продолжаешь проявлять ненормальность и странное понятие о…
— Дедушка, вы только послушайте…
— При наличии таких фактов появляется вопрос, — не желал ничего слушать Иван Тараканыч. — Почему ты прикладываешь свою дурацкую инициативу исключительно к этому дому?
— Прогони его, дедушка! — плачущим голосом крикнула из окна Николашка. — Запрети им, наконец! Да что же это за наказание такое! Издевательство какое-то!..
— Об этом со всеми подробностями и последствиями будет изложено твоей тетке! — Иван Тараканыч вырвал из протянутой Глебовой руки ужа, швырнул его об землю так, что тот больше не двигался, и замахнулся на Глеба палкой.
Глеб связываться с ним не стал, поднял мертвого ужа и побрел обратно к ребятам.
Иван Тараканыч погрозил всем палкой и, подождав, покуда ребята отойдут от его дома подальше, куда-то зашагал по улице.
Но разбойники далеко не пошли, а остановились и начали совещаться.
— Придется это дело оставить, — сказал Гусь и забросил погибшего ужа в ближайший сад. — Не понимают своей пользы, так пускай ходят по колено в лягушках! Мне другое интересно: что за пацан там выглядывал, откуда он взялся?
— Комсоставскую фуражечку надел! — издевательски хихикнул Братец Кролик.
— При галстуке, как джентельмен! — дополнил Лаптяня, и все заржали.
— Надо ему лупку дать! — заключил Гусь, проделал несколько своих любимых движений кулаками и сразу перешел к делу: — Поручим это Глебу!
— Почему мне? — смутился Глеб.
— А как же? — удивился Гусь. — Полагается! Я б сам его отлупил, никому не доверил, но ведь за Николашкой гоняешься ты! Так?
— Ну, так…
— А он к ней пришел?.. Так?
— Так…
— Значит, ты и вызывай его один на один! Чтоб зарекся чужих девчат отбивать!
— Не забудь оторвать галстучек, — напомнил Лаптяня. — Да не тушуйся! В случае чего я тебе помогу своим бумерангам!..
— Я не тушуюсь, — проговорил Глеб, вздохнул, поддернул слегка рукава и оглядел себя со всех сторон, будто прикидывая, годится ли он для выполнения задуманного дела. Братец Кролик посоветовал:
— Предварительно нарядись в разбойничий костюм! Мы тоже нарядимся для большего испуга!..
Мысль Братца Кролика пришлась по душе гусиновцам, и через несколько минут они до того преобразились, что им позавидовал бы и самый бедный нищий, не говоря уж о разбойнике.
Глебу достались большущие брюки с двумя разноцветными заплатами на коленях и такими длинными штанинами, что они волочились по пыли, а также старая Мишанина курточка, испачканная масляной краской и не сходившаяся на груди. Остальные разоделись приблизительно так же.
Особенно выделялся Гусь в пижаме, располосованной сверху донизу.
Что значит разбойничий костюм! В нем Глеб сразу почувствовал себя храбрее, выпятил грудь, стукнул в нее кулаком, молодецкой походкой подошел к окну, откуда слышались веселые голоса, и, подбоченившись, крикнул:
— Эй!
Из окна высунулась девчонка и пискнула:
— Чего тебе?
— Позовите мне того джентельмена в фуражечке! — грозно потребовал Глеб.
Девчонка, обернувшись в комнату, крикнула:
— Нинка, твой пришел опять!..
Высунулась Николашка, остальные девчонки столпились за ней, но не видно было противного мальчишки, который, как и следовало ожидать, струсил и, очевидно, прятался за их спинами.
— Зачем он тебе? — спросила Николашка.
— Нужно!
— Нет, ты сначала скажи, зачем!..
— Пусть выйдет, потом узнает! Поговорить.
— Знаем! — пискнула девчонка. — Ты лучше не притворяйся! Ты драться хочешь! Не выйдет он!..
— Ты перестань хулиганить! — закричала, Николашка. — Нарядился, как побирушка, так думаешь, тебя и не узнают!
— А будешь драться, мы твоей тетке скажем!
— Говорите, я не боюсь! — храбро заявил Глеб и, вдохновленный трусостью врага, крикнул: — Эй, выходи, что ли!
Девочки, отвернувшись от окна, пошептались, потом спросили:
— Он говорит: зачем?
— Стукнемся!..
— Он говорит: стукайся об столб!..
Окно захлопнулось, занавески задернулись.
Глеб прохаживался под окном, разминая плечи, напрягая мускулы и сбивая ногой макушки одуванчиков.
Но за окном никто не шевельнулся, и он, торжествуя, вернулся к друзьям, расположившимся на земле под забором, рассудив, что рано или поздно мальчишка должен идти к себе домой, не останется же он жить у Николашки.
Чтобы довести мальчишку до полнейшей паники, Колюнька был послан бросать на крышу камни и стучать в ворота.
Но мальчишка всех обманул.
Скоро вернулся Иван Тараканыч с корзинкой, вышел вместе с мальчишкой, и они пошли в город вдвоем.
Гусиновцы на почтительном расстоянии двигались за ними, надеясь, что когда-нибудь Иван Тараканыч оставит мальчишку одного…
Мальчишка не отходил от старика ни на полшага, поминутно оглядываясь и трогая Ивана Тараканыча за руку, указывал ему на опасные намерения гусиновцев.
Иван Тараканыч грозно топорщил усы и, оборачиваясь, грозил палкой.
Постепенно мальчишка обнаглел, начал кривляться и дергаться, показывая тем самым, что гусиновцев он не боится и презирает.
Иван Тараканыч проводил его до самого дома, и мальчишка заскочил в дверь, на прощание скорчив наиболее отвратительную рожу, а специально чтобы унизить Глеба, показал руками толстый живот и толстые щеки…
Поставив на двери жирный меловой крест, означающий, что дом обречен и жителям его в дальнейшем ничего хорошего ожидать не приходится, гусиновцы отправились восвояси.
Неиспользованную разбойничью форму пришлось снять до другого раза, и узел понес с удовольствием Колюнька, водрузив себе на голову, подобно чернокожему носильщику из книжки Майн Рида, пересекающему с грузом болотистые дебри.
На Гусиновке тетка Федотьевна, вытянув ноги, сидела в холодке на травке и вязала платок, одновременно ухитряясь зорко смотреть по сторонам и все видеть.
Завидев Глеба с ребятами, она поманила его пальцем:
— Жаних, а жаних! Поди-кося на расправу!
А когда Глеб подошел, спросила:
— Эт ты на шо ж Ниночку нашу острамотил на усе гусиновские края?..
— Чем я ее острамотил? — покраснел Глеб.
— А как же! Жабов ей преподнес, змея, прости бог! Барышням цветы дарють, букеты, глупо-ой! А он напкося: гадюку! Все теперича Ниночкю нашу задражиили, а она, бедная, опупырилась — плачеть… Где ж ты ее только, гадюку энту, сыскал?
— Во-первых, это был уж, а не гадюка вовсе… — начал объяснять Глеб, но тетка Федотьевна не слушала, и ее красное лицо сияло от веселья:
— Ах, шуты, враг вас забери! Вот шуты водяные! Надоть же! Ты слухай вот, що я табе скажу… Обязан ты пойтить извинение ей принесть: мол, так и так, это недоумение… Я хотел для смеху, как чудней…
Но Глеб, махнув рукой, решил ничего больше не предпринимать, а то все выходит еще хуже…