В обычной зале помещается Lenbach, который имеет теперь одновременно большую свою выставку в Künstlerhaus'e. То, что мы видим в Glaspalast'e, большею частью не ново, а что ново, то часто не хуже старого. Для маститой знаменитости и то, конечно, очень хорошо. Он, как Бурбоны, ничего не забыл, но как же с него требовать, чтобы он еще чему-нибудь научился?
В залах Künstler-Genossenschaft и ее немецких, французских, итальянских и других собратьев между тусклыми вещами «старой» школы здесь и там колют глаз бессовестные подделки под Dill'я, Zügel'я{93}, всяких французов и, наконец, и больше всего, под Böcklin'a; жалкие, торгашеские подделки, над которыми не стоит даже и смеяться.
[Письма из Мюнхена]{94}
Окруженный валами и глубокими рвами, спит будто бы художественный Мюнхен. Глаза стороннего зрителя или случайного туриста встретят ту же железно-стеклянную крепость Glaspalast'a, то же безокое здание Secession'a, тот же удушающий мрачной роскошью Künstlerhaus. И будто бы те же тысячи картин висят и в Glaspalast'e, и в Secession'e на все времена, и так же хронически пуст Künstlerhaus.
Вернувшись год назад в Мюнхен{95}, и я тоже нашел все на своих местах. И мне показалось: вот настоящее, а не сказочное Сонное Царство, где спят картины на стенах, служители — в углах зал, публика — с каталогами в руках, художник — с той же широкой мюнхенской кистью, критик — с пером в зубах, а покупатель — так тот не доходит больше до секретариата, куда раньше носил без устали деньги, не доходит, потому что и его, как в сказке, захватил сон на пути и припаял к месту.
Но кое-кто из старых приятелей говорил мне: «Чего-то ждут», «Что-нибудь да должно произойти», «Кто поумнее — и сам понял, что так дальше нельзя» и т. д. Я узнал, что были сделаны две горячие атаки, были брошены две дерзкие бомбы… но что атаки так же горячо и дружно отбиты, а бомбы хотя и разорвались с ярким треском, да будто бы никому вреда не причинили.
Эти два случая:
Bо-1-х, выставка (почти 3 года назад) новых французов в Kunstverein'e, который все пытаются обновить, да никак не обновят: Cezanne, Gaugin, van Gogh, Manguin, Matisse{96} и т. д., по большей части из коллекции Шуффенекера{97}, устроителем выставки был живущий в Париже немец Meyer.
И во-2-х, выставка большой коллекции van Gogh'oв (около 100 вещей) тому назад года полтора в «Moderne Galerie» Brakle'a, самого передового торговца картинами в Мюнхене{98}. (Brakle, между прочим, «вывел в люди» членов общества «Scholle»: Münzer'a, Eichler'a, Georgi, Püttner'a, и прежде всего — Fritza Erler'a{99}, сейчас энергично фетишируемого в Мюнхене; все эти художники, как известно, являются главными сотрудниками Jugend'a.)
Обе эти попытки кончились видимой неудачей.
Из всей коллекции v. Gogh'a была продана, кажется, всего одна вещь, да и ту купил на последние денежки живущий в Мюнхене русский художник.
Все же упомянутые французы не были признаны серьезными художниками и «лучшие мюнхенские мастера», столпы художественного мира, протестовали и устно, и даже письменно (!) против подобных покушений на серьезное искусство и вкус публики.
И вот: несмотря на это, минувшей весной Secession поместил в каталоге среди имен «начинающей молодежи» (т. е. почти исключительно благонравных учеников наших корифеев: весенний Сецессион — пробный камень или первый бал этой молодежи) и имя Сезанна.
В последней зале ему была отведена стена, на которой и были повешены восемь его вещей (большой пейзаж, natures mortes, полные внутренней звучности, голова — большой строгой живописи). Но, очевидно, убоялись за целость этой стены: пять лучших картин (преимущественно портреты) были повешены в секретариате, куда, впрочем, любезно допускались все желающие, конечно, случайно узнавшие о новом способе выставлять «плохо нарисованные» вещи. Под сурдинку говорилось, что этот невольный Сецессион в вольном Сецессионе явился плодом бурных обсуждений. Но все-таки с Сезанном было поступлено благородно (мало ли куда еще его можно было усецессионить!), и он все же висел — и был повешен теми же руками, которые подписывали вышеупомянутый протест.
Значит, действительно было понято, что «так дальше нельзя». Берлинский Сецессион{100}, когда-то ушедший из того же Мюнхенского Сецессиона, разойдясь во мнениях, и с тех пор постоянно беспокоящий мюнхенцев в их благополучии, уже несколько лет выставляет в умеренном количестве этих самых новых «французов». Cassirer{101} же дал года два назад большую выставку крупных и «крайних» из них. Все это, быть может, только временное заблуждение в искусстве, но двери перед ним запирать нельзя — таково мнение Берлина. Поневоле приходится не отставать и Мюнхену, которому нет-нет да и приснится опять тот же страшный кошмар: «падение Мюнхена как художественного центра». И кошмаром этим обязан Мюнхен тому же Берлину.