Дождь намочил виноградные лозы за перилами, но на террасе только прохладно. Я сел в длинное кресло, протянул ноги и раскрыл над собой розовый зонт – просто в шутку, но тебе тотчас улыбнулась новая игра.
– Знаете что, – заговорил ты, – вы будете дамой, а я буду доктор и приду лечить вашу девочку. Хорошо?
– Хорошо, – ответила дама и поправила зонт.
– Меня зовут Александр Владимирович, а вас Маруся Петровна… Здравствуйте! – вошел доктор.
– Здравствуйте, Александр Владимирович, – отозвалась дама. – Вот хорошо, что зашли! У меня нездорова девочка. Боюсь, что ангина. Посмотрите ее, пожалуйста!
– Хорошо, сейчас. У вас есть трубка? – спрашивает доктор.
– Нет.
– Ну, у меня есть. А где девочка?
– А вон на перилах. Видите белый хвост.
– Ну зачем «хвост»? – поднял брови. – Это же не попугай, а девочка! Она в ночной рубашке.
– Ну извини!.. Да, пожалуйста, выслушайте, доктор!
– Я сейчас. – и ты подошел к попугаю и постучал ему пальцем в палец – грудь и крылья. Потом, серьезный, ты вернулся ко мне.
– Ну что? – спросила дама под зонтиком.
– У вашей девочки поражение. аппендицита, – проговорил Александр Владимирович.
– Это опасно.
– Да, это опасно. Один процент выздоравливает, а две тысячи умерло.
– Ужасно! – отозвалась дама. – Но девочка поправится?
– Я не знаю, – пожал Александр Владимирович плечами и сказал: – Какой у вас красивый зонт! Где вы покупали?
– В Сан-Франциско, – ответила дама. – Но чем лечить девочку?
– Я сейчас скажу. Давайте ей рыбий жир.
– Но она не любит его.
– Ну, давайте его так: возьмите березового соку и сахару, сделайте сладкую-сладкую водицу – и ложку рыбьего жира…
– Чайную или столовую?
– Чайную… Да, а все это средство называется «Колодерма».
– Понимаю, – отозвалась дама и, усмехнувшись, посмотрела на свои загорелые руки.
Наступило молчание.
– А мы, кажется, встречались в Петербурге? – спросила дама, успокоив свою веселость.
– Да, встречались, – ответил Александр Владимирович и добавил: – Ведь у меня тоже есть дети.
– А какой вы моложавый! Сколько вам лет?
– Да, я очень моложавый. Мне сорок четыре года.
– А дети большие?
– Да, дети у меня большие. Моему сыну уже пятьдесят два года.
Но тут дама начала хохотать, хохотать, зонтик трясся в ее руке, – и засмеялся Александр Владимирович. Наконец, ты сказал мне весело и своенравно:
– Ну, чего вы смеетесь!..
Да, это, конечно, все пустяки: и то, что аппендицит ты лечишь Колодермой, и то, что сын у тебя старше тебя на восемь лет. Все, все пустяки! И ты, безусловно, отлично знаешь немецкую теорию относительности и знаешь новую теорию о происхождении молекулы. И еще ты знаешь, что и немцев обойдут, и Эйнштейна, и другого, – и вот хорошо пахнущая Колодерма лечит у тебя кишечник, а над временем ты просто смеешься.
И ты прав. Уверяю тебя!
Туман с моря*
Теперь бы пойти на Арбат,
Дорогою нашей всегдашней.
Над городом галки кричат,
Кружатся над Кремлевской башней…
Под осень, в августе, бывают здесь дни тихие, солнечные, такие безмолвные в сопках, что легко думается о самом заветном. Я с утра гулял в одиночестве, опираясь на самодельную трость, был спокоен на этих гладких шоссированных дорогах вымершей крепости. Виды отважные – распростертое глубоко море, скалистые островки, океанские дымы на горизонте – открывались с увалов; затем опять гребень закрывает, загораживает море; но небо было всегда огромное. Я доходил, спускался к морю, – гудел раскатистый мерный шум, было открыто, опасливо, – и стоял у намывов прилива, у водного пространства, которое отсюда казалось выпуклым, вздутым. Потом купался. А выкупавшись, приятно раздраженный водяными толчками, я лежал голый, высыхал и загорал… Одиночество, спокойствие, мысли-сны о России…
Однажды, близко к полдню, я услыхал оклик: «Мистер», – в канаве, среди голубеньких цветов лежал Намберг, латыш, солдат и вор. Я подошел к нему. «Ну, как живете?» – спросил я для начала, протягивая ему руку. Он был по-прежнему худ, с острым блеском глаз, в чеховской бородке; все та же ватная желтая кацавейка, серые брюки навыпуск, подкованные пыльные боты. Усталый, с облипшими волосами, с мокрым ртом. «Ворую, – ответил он чисто по-московски. – Не хотите ль? – указал он глазами на солдатский сухарный мешок с табаком и усмехнулся: – Американского»… Я стал свертывать. Он закашлялся и плюнул в траву. «Эрман приехал с Камчатки», – сказал он. Эрман был тоже одним из тех, с кем весной я проводил время, участвовал в предприятиях с оружием, с кокаином, с опиумом. Мы жили весело, ибо вправду «есть прелесть в этой поздней, в этой чадной жизни пьяниц, проституток и матросов», потом, летом, разошлись, разъехались. Я смотрел на болезненный интеллигентный профиль Намберга и забывшиеся лица китайцев, корейских партизан, евреев-комиссионеров, неловких спекулянтов, иностранцев-солдат, проституток, опять и опять ожили в памяти…