— Ломают? — переспросил Николай.
— Да, после пожара почернел весь дом, обуглился, стал рассыпаться, ну и решили сломать, выстроить новый — бесплатные квартиры и поселить туда…
— Нас?
В эту минуту, надсаживаясь, задребезжал звонок. Шумно вошли Петр и Алексей Алексеевич, набросились на Николая.
— Удрал? — ловко!
— А нас словно гонит что-то, едва дух переводим.
— Тише!
— Ну, как ты, как?
Говорили все сразу, долго не могли успокоиться. Смотрел Николай то на того, то на другого. Боже мой, как все изменились!
Стыдно стало, за себя стыдно. Он прочитал во всех этих глазах нужду, сиротство и бесконечную горечь.
Подали водку. И опять зашумели, даже Бобик проснулся.
— Понимаешь, — говорил Петр, — сезон кончается, а места настоящего нет, а впрочем, что место… Придет весна, уйду из этого проклятого города…
Пустились в воспоминания.
— О. Глеба на покой уволили… в затворе теперь, и принимать никого не велено. Твою эпитафию отобрали, «Каиафа», должно быть, у себя поставил… в киот.
— Ха, ха…
— Сломали качели.
— Сломали! — все, все сломают, — ударил Петр кулаком об стол.
— Ребята! — крикнул Евгений, обставляя стол бутылками, — не заплачу я этому мерзавцу-хозяину, не корми вперед холодом…
Николай рассказывал о себе и о тех людях, с которыми жил.
— Да разве могут они понять, — заговорил, горячась, Алексей Алексеевич, — глубокую и страшную душу человеческую и ее хор голосов. Они скользят по поверхности. Мечтают устроить жизнь лучше и свободнее. Это внешнее когда-нибудь возьмется. Но что из того? — душа костенеет. И нельзя освободить невольную душу.
— Нет, нет, — вмешался Петр, — я давно по театрам таскаюсь, скоро себе все нутро надорву, и везде одно и то же, вот в прошлом году поступил к приятелю, милей он милого, а то, что ты жрать хочешь и не жрамши играть не можешь, этого он никогда не поймет… не заметит, некогда ему, понимаешь… И сидишь так ночью после спектакля и думаешь, как это он там у себя ест, непременно почему-то думаешь, что ест, и кишки у тебя все переворачиваются, а от холода и тупой злобы дрожь трясет…
— Это верно, — перебил Николай, — но главное тут не борьба, не свобода, а во имя чего борются..? Во имя чего борьба ведется?
— Хочешь, я сию минуту, — наступал Петр, — хочешь, я влезу на шкап и оттуда вниз головой — и не расшибусь.
Возвратились к Глебу.
Вспоминали проделки и те минуты, какие неизгладимо пережили с ним.
— Зачем мы живем, куда идем… — говорил Алексей Алексеевич. — В сутолке и беготне мы не слышим этот ужасный хор, до нас долетает только команда: пей, ешь, пляши, плачь, дерись, дери… Но разве это все?
— Слышал я в тюрьме, а потом еще раз, когда все сердце искусано было… И встречал простых людей, трясла их жизнь, и они слышали… Ну, а уж эти господа… просвещенные…
— Да провалится вся земля с ее утробой! — надсаживался Петр, влезая на шкап.
Евгений сидел молчаливый и грустный.
— Ха, ха, ха! — заливался Николай надорванным смехом, — значит — пей, ешь!
Чувствовал, что трясет всего, чувствовал, где-то в сердце ломают что-то…
Алексей Алексеевич уселся за рояль, и стал играть свои новые произведения.
Слушал Николай, не проронив ни одной фразы.
Ложились звуки на сердце, и был костер звуков.
XXII
Когда задули свет, и все повалились, и сон плотно сомкнул отяжелевшие веки, представилось Николаю, будто снова играет кто-то.
Чья-то невидимая рука коснулась клавишей, и зазвучал первый такой горький, полный отчаяния, безысходный аккорд:
Anima sola… Anima sola…[36]И встала Она перед ним одинокая, пела свою одинокую песню…
Алкал и не накормили меня,
жаждал и не напоили меня,
в темнице был и не посетили меня,
странен был и не приютили меня…
И послышался вдруг трепет взвившихся крыльев — крик крыльев, и глянуло разорванное небо, и потонуло в ужасе метнувшихся отдаленных звезд…
Крылья…
Крылья уж о землю хлопались.
А из разбитого сердца, как из кометы, лился сноп крови:
Боже мой! Боже мой, для чего Ты меня оставил!..
Видел Ее, валялась в грязи и пыли, бесприютная, заплеванная.
Видел Ее, отдавалась на глазах толпы.
Видел Ее пьяную и убогую.
И мертвая, стоя, плыла по пруду.
И визжала, одетая язвами.
И плакала опозоренная.
И глаза Ее отверженные.