Когда приезжали в город из имения дети Никиты Николаевича, гулянья прекращались, и соседки сидели дома, но огорелышевцы не пропускали часа и вторгались в Колобовский сад.
Без барышень было свое развлечение. Начинали с Пушкина, читали стихи громко, во все горло, — на весь сад, а когда показывалась в саду тетка Ксенечка Огорелышева, жена Ники, с Палагеей Семеновной, приятельницей своей, и другие двоюродные братья с боннами и гувернантками, Пушкин складывался, и трогался куриный крестный ход.
Впереди шел Коля, нес на голове глиняный красный из-под кваса кувшин с отбитым носком, за Колей Сеня, Саша и Петя, а заключал Женя с шестом в руках, на маковке которого насажена была червивая, дохлая курица, и при этом вид у всех наглый и дерзкий — огорелышевский, кланяться — здороваться с теткой, с двоюродными братьями и Палагеей Семеновной не полагалось.
И в ужасе бонны тащили детей назад в комнаты, и слышались охи и ахи: ведь неровен час, — от одного вида огорелышевцев дети могли испортиться.
О курином крестном ходе скоро стало известно Арсению. Финогеновым была проборка, а Сене предупреждение.
— Вот что, Семен, — дергаясь, грыз ногти Арсений, возвышая голос, — я предупреждаю, понимаешь, до добра это не доведет: с этими связаться, понимаешь, и не тому еще научат. Я говорю тебе!
— Кто мог насплетничать Арсению?
— Конечно, Палагея Семеновна! Это она, никто другой.
И несколько вечеров огорелышевцы придумывали мщение. Остановились на некрологе.
Некролог открывался картинкой — изображен был колокольчик, что означало сплетню. Колокольчик нарисовал Саша, — в гимназии Саша первый по рисованию. Содержание некролога было выдумано всеми. Какие только не перечислялись в нем заслуги! И финогеновская разрушенная голубятня, на которой наставляла Палагея Семеновна, не была забыта. Переписал некролог Коля, — Коля в училище первый по чистописанию. Когда все было готово, уложили некролог в огромный самодельный конверт из синей бумаги для дел, запечатали печатками — орлами с екатерининских пятачков и послали Кузьму передать прямо в руки Палагеи Семеновны.
Должно быть, очень обиделась Палагея Семеновна, получив такой подарок, но ничем не показала обиду свою, только у Финогеновых с тех пор, к большому огорчению Вареньки, ни разу уж ноги ее не бывало. Да и как могла она показать еще обиду свою, кому жаловаться, когда участие в этом некрологе Сени Огорелышева и дураку было ясно. А против Сени где же управа?
После кегель с пивом или с шампанским, после Колобовского сада, после всяких ухаживаний, стихов и куриного крестного хода, вечер обычно заканчивался весело, по-огорелышевски. Выходили огорелышевцы из главных огорелышевских ворот и шли посередке улицы через мост мимо Чугунолитейного завода. Сеня и Саша басами читали паримии, подымая голос, как знаменитый соборный протодьякон. И когда паримии подходили к концу, к последним заключительным словам — И приложатся ему лета живота — хором, общим выкриком кричали на всю улицу:
— И приложатся ему лета живота-а-а!!!
И лошади шарахались в сторону, и прохожие крестились и ахали, а остановить никто не решался: ни городовые, ни околодочные.
— Огорелышевцы, свяжешься: нагорит еще! — только рукой махали и городовые, и околодочные.
Обогнув Синичку и перейдя банный мост, возвращались огорелышевцы домой, но с другого конца — к заднему двору, к красным воротам красного Финогеновского флигеля.
Тут у ворот рассаживаются огорелышевцы на лавочке отдохнуть. За ворота выходят посидеть и фабричные. И начинаются всякие россказни о житье-бытье, о житии дедушки Огорелышевых — Николая, а от были и деяний переходят к сказкам.
— Покойный дедушка ваш, — начинал свой рассказ старый огорелышевский кузнец Иван Данилов, — перед кончиной живота своего призвал меня и говорит: «Сын ты, говорит, сучий, отлупи ты, говорит, мне напоследях какой ни на есть охальный рассказ, али повесть матерную!» — а сам уж едва дыхает, расцарапай ему кошка хрен. Так-то вот. Ну, о пчеле, что ли?
— О пчеле! о пчеле! — от нетерпения тряслась вся лавочка, так хороша была Кузнецова сказка о чудесной пчеле.
И начиналась сказка о чудесной пчеле с тремя ульями. Расходился кузнец, загибал словцо, инда небу жарко.