Выбрать главу
Да, вы высших школ не кончали, Но прошли, несмотря на это, Свои радости и печали — Свои собственные университеты.
Не одним стиральным, обеденным — Вековым наукам домашним, — Научились вы сердцеведенью, Жизь прожив рядом с мужем вашим.
И когда в боевой готовности Полк годами стоял в глуши, Вы такие знали подробности — Чем мы плохи и хороши,
Вы такие характеры видывали Во всей слабости их и силе, Что писатели бы позавидовали, Поделиться бы попросили!
И давно уж не вы к кому-то Шли свои утолять печали — Вам, в слезах прибежав под утро, Горе женщины поверяли,
Чтоб решили, чтоб рассудили, Потому что для них вы были Не полковничьею женою, Просто так — при нем путешественницей, А то другом их, то судьею, Тем, что люди зовут общественницей.
Слово это как будто скромное, Вроде даже чуточку детское, А как вдумаешься — огромное, Ростом в целую власть Советскую.
В самых дальних из гарнизонов Пояса из огня, из стали Помогали нам строить жены — Слово это недаром знали! Жили так, чтоб семья без трещин, И в бетоне нашей границы Есть их молодости отцветшей Принесенные в дар частицы.
Есть заложенные в основанье, Кроме цемента и песка,
Неисполненные желанья, Неиспользованные отпуска, Не надеванные по году, Потому что случая нет, Платья, вышедшие из моды, К свадьбе сшитые в двадцать лет.
И другие жертвы не меньшие, Что не только до тридцати, Что и в сорок — не просто женщине, Не кляня судьбу, принести.
Вы простите, что так подробно. Ставлю точку. Больше не будем… Но об этом, Марья Петровна, Тоже знать не мешает людям. Ничего, не машите руками, И у вас ведь сердце не камень!
3
Все на том же Востоке Дальнем, Но уже не в Чите, в Посьете, Вы встречали деньком печальным Вашей свадьбы двадцатилетье.
Муж на зимнем выходе в поле, Сын в Рязани в пехотной школе, Все в отъездах, в разъездах, заняты! Даже дочь не дома. И пусть.
Это только у вас на памяти Дни их праздников наизусть.
Так за все двадцать лет взгрустнулось, Словно сердце перевернулось. Походили пустыней комнат — Неужели так и не вспомнят?
Стали к зеркалу, погляделись — Вот и первый седой ваш волос… Спеть попробовали — не пелось В пустоте этих комнат, голос Был как в поле несжатый колос…
И такая к себе вдруг жалость, Словно к брошенной, незаконной! Разрыдалась бы, не удержалась, Если б не звонок телефонный!
В трубке голос зимний, хрипатый, С промежуточной в поле чистом, Незнакомый голос солдата — Полкового телефониста:
— Командир дивизии просит Передать его поздравления И, что явится к вам, доносит, Прямо с марша, без промедления. Если ж в ноль часов он не будет, Просит сутки продлить до завтра…
Что вы, Марья Петровна? Будет! Будет с трубкой сидеть в слезах-то!
Вы же знали, что позвонит он, Хоть вот так, хоть через солдата, Вы же знали, что лишь на вид он Невнимательный, грубоватый
И что вовсе не безответно Столько лет в нем души не чаете. Или это вам не заметно? Что лукавите, не отвечаете?
И сейчас вот, меня в гостиной Одного подымить оставив, По аллее немецкой длинной, Слева, под руку, как в уставе, Он ведет вас, чтоб не устали.
Что-то на ухо вам толкует И, не видя, что я вас вижу, Притянув за локоть поближе, Неожиданно вас целует, За мгновение перед этим Глазом вправо стрельнув н влево, Словно вы с ним — седые дети И боитесь чьего-то гнева.
Вы смеетесь — отсюда слышу, А потом о чем-то серьезном… А потом голоса все тише Под прозрачным, еще беззвездным, Под чужим и далеким небом, Под которым с войны я не был.