Лес, по которому мы шли, представлял теперь жалкое зрелище. Всюду лежали только что сваленные деревья со сломанными ветками, вывернутыми корнями. Все кругом обледенело, попрятались жители тайги, и только мы одни, кутаясь в фуфайки, взбирались по откосам на верх хребта. У каждой складки земли, за выступами скал, по гребням лежали горы надувного снега.
Но вот мы на вершине. Ничего не видно, кроме построенной нами пирамиды, — все утонуло в сером море снежного бурана. Прокопий не мешкая отстукал тур и концом топора стал отдирать опалубку, но не успел он еще снять ее, как тур на наших глазах стал уменьшаться, пополз в разные стороны и развалился. Мы стояли, не зная — что делать, так неожиданно все это случилось. Оказалось, что бетон не скрепился, а промерз. Мы с ужасом смотрели на глыбы серой массы, а холод пронизывал тело, и негде было укрыться от него. Но нужно было любой ценою восстановить тур. Мы наскоро сбили форму и, установив ее как нужно, стали укладывать обратно промерзающие глыбы бетона. У нас не было ни лопат, ни ведер, и мы работали руками.
Наконец бетон вложен, но тур оказался слишком маленький. Оставаться дольше на вершине было невозможно — руки и ноги не подчинялись, да у нас и не было с собою материала для бетона. Лишний час, проведенный на вершине, мог оказаться гибельным.
Как только добрались до тайги, решили немедленно развести костер, чтобы согреться. Но ни у кого не действовали пальцы, а нужно было достать из спичечной коробки спичку и зажечь ее. Прокопий резким движением воткнул загрубевшие от цемента руки в снег и держал их до тех пор, пока они не покрылись влагой. Затем он попросил расстегнуть на нем фуфайку. Но как это сделать, когда пальцы совсем онемели? Мы сорвали пуговицы, и он, заложив кисти рук под мышки, стал бегать вокруг кедра. Минуты через три Прокопий остановился и достал спичечную коробку. Мы с замиранием сердца ждали, а он медленно открыл ее, с трудом достал спичку, и от легкого движения она вспыхнула. Еще одна секунда — и загорелся ворох сушника.
— Огонь! — с каким-то восторгом вскрикнул Лебедев. И действительно, сколько радости доставил нам в тот раз костер!
Через час, отогревшись, мы ушли к Ничке. Там уже все было готово, чтобы, не задерживаясь, тронуться в путь. Нас угостили отварной рыбой. От наступившего похолодания уровень воды в реке сильно упал, и наши рыбаки за ночь поймали более тридцати крупных хариусов.
Лебедеву и рабочему Околешникову пришлось остаться, чтобы с цементом и песком еще раз сходить на верх Шиндинского хребта и доделать тур, а мы в пять часов ушли вниз по Ничке.
Лошади, наголодавшись за последние сутки, торопились. А так как мы шли по готовой тропе, то на второй день к вечеру уже были у своих, на Окуневом озере.
Мошков совсем выздоровел. Он даже убил годовалого медвежонка. Теперь у нас имелся небольшой запас мяса и свежесоленой рыбы.
Рано утром мы ушли на Кизыр, намереваясь в этот день дойти до третьего порога и там сделать дневку, чтобы устроить баню, починиться и вообще отдохнуть.
Когда мы увидели реку и противоположный берег, вспомнили про Сокола и невольно все подумали — жив ли он?
Пока разгружали лабаз, на котором хранился наш груз, и делали вьюки, я с Самбуевым решил переплыть на лодке реку и найти труп коня. Но каково было наше удивление, когда, подплыв к берегу, мы увидели совершенно свежий его след.
— Она живая, — заявил Самбуев, рассматривая ясный отпечаток копыт, и мы принялись искать коня. Два часа ходили по тайге, кричали, звали, но все напрасно. Сокола нигде не было видно. Товарищи уже были готовы отправиться в путь и звали нас. Тогда Самбуев попросил меня подождать, а сам переплыл реку и вернулся с колокольчиком, который всегда висел на шее у Рыжки. Минут десять мы ходили по лесу, и Самбуев беспрерывно звонил, заполняя лес звуками колокольчика.
Вдруг откуда-то донеслось ржание лошади, через некоторое время оно повторилось, но значительно ближе. Самбуев, волнуясь, с еще большим усердием стал трясти колокольчик, и вскоре в просвете между деревьями мы увидели бегущего Сокола.
Конь подбежал к нам, остановился в некотором отдалении и, приподняв голову, сильно заржал. Ему сейчас же ответила с правой стороны берега какая-то лошадь, и Сокол стремительно бросился в Кизыр.
Перемахнув реку, он врезался в табун, стал обнюхивать каждого коня, издавая при этом странные звуки, похожие на гоготанье. Сколько радости было в его больших, круглых глазах! Наконец-то он в своей большой семье! Мы тоже были рады его выздоровлению. Рана на животе совсем затянулась. Мы набросили на его спину седло и без груза водворили на свое место в караване.