— Не спится, вот, — тихо ответил он. — Все о Цеппелине думаю.
— О каком Цеппелине?
— Да о жеребце, заездят его, ей-богу, заездят! И скажи, пожалуйста, что это за дети нынче? Ведь и мы маленькие были, не без шалостей росли, а теперь — такие любопытные да озорные пошли. Всюду нос свой суют… — Старик положил уголек на табак и начал раздувать его.
— Вырастил я в колхозе жеребца — картинку, — продолжал он, раскуривая трубку. — Все в нем в меру: ноги, уши, грива, а глаза — огнем горят. На Всесоюзную выставку мы его готовили. Вот и боюсь, не наказал как следует деду Степану, чтобы следил за ним, не допускал сорванцов. Жеребец покладистый — могут испортить. — И его лицо еще больше опечалилось.
— Стоит ли, Павел Назарович, об этом думать, ведь жеребец на глазах у всех, не допустят до беды, — успокаивал я его.
— Да ведь они в душу влезут, пострелы, — не отобьешься, уговорят, упросят. Меня — и то ввели в грех. Жеребец молодой, третья весна, всегда сытый, каждый день проминать нужно… Бывало, едешь по улице, а ребятишки следом бегут и подзуживают: «Дедушка Павел, Цеппелин-то у тебя бегать не умеет, оскандалишься на выставке…» Не выдержал я, эх, думаю, пискарьня пузатая… Взял да и пустил жеребца. Ну и пошел же он и пошел, только избы замелькали, быстрее птицы летел, — и Павел Назарович вдруг преобразился. Как у юноши загорелись глаза, вырвал трубку из зубов и, будто держа повод, вытянул вперед сжатые кулаки.
— Поводом подшевелил — лечу, земли не видно, и не помню, как на краю деревни оказался. Выскочил в поле, через поскотину перемахнул, и тут я маленько оплошал, сбросил меня Цеппелин. Тогда только и понял, какой дурости поддался… Ведь вот вынудили же меня, старика, бесенята!.. С тех пор и начали приставать: «дай да дай Цеппелина промять»… Боюсь, доберутся до него, могут испортить, а жеребец, что говорить, гордость колхоза…
Я налил кружку чаю и подал ее старику.
— Ничего, Павел Назарович, не беспокойся, доследят…
— Так-то так, да больно уж ребятишки пошли у нас отчаянные. Куда нам, старикам! — Он отпил из кружки и продолжал: — Прошлую осень в день урожая скачки у нас были в Можарке. Соседние колхозы съехались, лощадями хвалятся, да и было чем, одна другой лучше. Рядом в колхозе жеребец был Черныш, собой не особенно статный, но на бег резвый, во всей округе против него не было коня. Что ни скачки, что ни бег — всё их призы. Так и в тот раз. Как увидели мы Черныша, ну, думаем, — их возьмет. А Цеппелина тогда еще не пускали, ему и двух лет не было. И что же детвора устроила! На хозяйстве у нас в деревне работал Пегашка, воду возил, зерно со склада на конный двор подбрасывал, словом — по-домашнему. А лет этому коню было не меньше двадцати; еще при организации колхоза он был стариком, а в последний год даже линять перестал. И вот перед праздником я заметил, уж больно часто ребята на водопой Пегашку водят, — оказалось, они готовили его к скачкам. Нужно же такое придумать! — и Павел Назарович рассмеялся. — Лошадей запускали версты за три по тракту, а у края деревни, где кончался тракт, натянули ленту. Народу с четырех колхозов съехалось дивно, шутят, спорят, чья лошадь первое место займет. Но вот подняли флаг, и по тракту взвихрилась пыль. Всё ближе, ближе, и наконец показались лошади. Далеко впереди летел Черныш, за ним наш Кудряш, а дальше — все смешалось. Вот уже осталось с полверсты до деревни, а в это время из-за хлебных скирд, что стояли у самой дороги, метров на сто, выскочил впереди Черныша верховой; выровнялся на тракту и давай подгонять лошаденку. Вдруг кто-то крикнул: «Да ведь это Пегашка!», все так и ахнули. Да только узнать его было нельзя; голову вытянул, уши прижал, из кожи лезет, бежит, то и гляди упадает — и дух вон! Откуда у него и прыть взялась! А Черныш уже близко. Народ всполошился: крик, шум. «Давай, давай, Пегашка, нажми еще!..» Детвора следом бежит: тоже кричат за Пегашку. И вижу я, мой внучек на нем сидит, руками и ножонками машет, тужится, вроде помогает ему, а Пегашка — вот-вот рассыплется. Остается три-четыре прыжка Чернышу до ленты, да не поспел, Пегашка на голову раньше пришел. Поднялся спор, большинство за Пегашку: «Ему приз отдать! Пегашка взял!..» — А колхозники, чей был Черныш, разобиделись, вроде за насмешку приняли. И вот, пока спорили да рядились, видим — по улице детвора ведет что-то вроде лошади, через спину перекинута попона, с надписью: «Чемпион Пегашка, победитель Черныша».
Так Пегашку и провели через все собрание. Даже председатель того колхоза, откуда Черныш, после весь день смеялся… А вы говорите — чего я беспокоюсь. Это же такие сорванцы! — закончил рассказ Павел Назарович.