Те, кому пришлось, путешествуя по тайге, коротать ночи у костра, знают, что не у всякого костра можно уснуть. Из всех пород леса пихтовые дрова пользуются самой плохой славой. В ту памятную ночь мы вынуждены были согреваться именно пихтой за неимением других дров. Боясь сжечь одежду, все улеглись поодаль от костра. Но стоило уснуть, как холод и сила привычки заставили придвинуться ближе к огню. Искры дождем осыпали спящих. То один, то другой вскакивал, чтобы затушить загоревшуюся от искры фуфайки, брюки или постель. Пришлось назначить дежурного, но времени для сна осталось уже немного. Вскоре поднялся Алексей Лазарев, выполнявший обязанности повара, и загремел посудой. Это была верная примета наступающего утра.
Через полчаса над горами появилась зарница, и сейчас же стали меркнуть в небе звезды. Бросив на месте ночевки нарты и нагрузившись поняжками, мы сразу после завтрака покинули табор.
Путь наш начался с подъема на первый отрог гольца, склоны которого также были завалены упавшим лесом.
Впереди неторопливым, ровным шагом шел на подъем Михаил Бурмакин. Этот невысокий, коренастый человек обладал огромной силой. Его голова почти вросла в широкие плечи, длинные руки и крепкие ноги не знали усталости.
Он пришел к нам в этом году из приангарской тайги. Круг его представлений ограничивался родной деревушкой Червянкой, тайгой и зверями. Это был очень добродушный человек, в нем были заложены большая любознательность, честность и удивительная простота.
Сейчас он, не проявляя ни малейших признаков усталости или нетерпения, уверенно шел на подъем. Под его собственной тяжестью и тридцатикилограммовым грузом, который он нес на себе, лыжи глубоко грузли в снег. Следом за ним, уже по готовой, хорошо спрессованной лыжне, шел весь отряд.
Шли тяжело, а подъем чем выше, тем становился круче. Но, поднявшись на верх отрога, мы сторицею были вознаграждены: перед нами расстилалась зеленая, живая тайга. Погибший лес остался позади.
Как же мы обрадовались этой перемене! Пространство, лежащее между нами и вершиной гольца, заполняло кедровое редколесье. Здесь, как обычно в подгольцовой зоне, лес мелкий и корявый. Но он полон жизни! Приятны и зелень и воздух, в котором едва улавливается запах хвои.
У первых деревьев сели отдохнуть. Неожиданно мы услышали крик кедровки и насторожились. После безмолвного леса каким приятным показался нам ее голос. Признаться, тогда кедровка сошла у нас за певчую птицу: так соскучились мы по звукам в мертвой тайге!
— Да-а-ак, да-а-ак, да-а-ак! — кричала не умолкая кедровка.
— Эх ты, птаха-куропаха! — не выдержал Алексей. — Ишь, что выделывает!
А кедровка вовсе не собиралась ничего «выделывать» и твердила свое однообразное:
— Да-а-ак, да-а-ак, да-а-ак…
Такова уж ее песня!
После короткого перерыва мы двинулись дальше и в два часа были под самой вершиной гольца и лагерем расположились у трех кедров, выделявшихся среди остального леса своим ростом. Нас окружала обычная картина зимы, и если внизу у озера и по тайге уже появились проталины, даже лужи, то по отрогам гор еще лежал нетронутый снег. Только солнце, весеннее солнце, яркими лучами напоминало о предстоящем близком переломе.
Пугачев, Лебедев, Самбуев и я остались под гольцом, а часть партии ушла к нартам, чтобы утром вернуться к нам с грузом. До заката солнца времени оставалось много. Поручив Самбуеву устраивать лагерь, готовить ужин, мы трое решили сделать пробное восхождение на вершину гольца Козя. Давая указания Самбуеву, я заметил далеко за рекой Кизыр, над гольцом Чебулак, тонкую полоску мутного тумана. Но разве могла она вызвать подозрение, когда вокруг нас царила тишина и небо было чистое, почти бирюзового цвета? Не подумав, что погода может быстро измениться, мы покинули лагерь. С нами увязался и Черня.
Толщина снега по склонам гольца была более двух метров. Его верхний слой был так спрессован ветрами, что мы легко передвигались по нему без лыж. Но чем ближе подбирались к шапке гольца, тем круче становился подъем. Приходилось выбивать ступеньки и по ним взбираться наверх. Оставалось уже совсем немного до цели, как вдруг наш путь преградили гигантские ступени надувного снега.
После минутного раздумья мы решили в поисках прохода разойтись в разные стороны. Лебедев и Пугачев свернули влево, намереваясь достигнуть вершины гольца по кромке, за которой виднелся глубокий цирк, а я — снежными карнизами ушел вправо.