— Черня, милый, Черня! — говорил я.
Умное животное, будто понимая мое бессилие, не стало дожидаться и направилось вниз. Я шел следом за Черней, снова теряя силы, спотыкаясь и падая.
Скоро мы достигли кромки леса, и я услышал выстрелы, а затем и крик. Это Самбуев, обеспокоенный моим отсутствием, подавал сигналы.
В лагере не было костра, что крайне меня удивило. Пугачев и Лебедев без приключений вернулись на стоянку своим следом. Увидев меня, они вдруг забеспокоились и, не расспрашивая, стащили с меня всю одежду, уложили на бурку и стали растирать снегом руки, ноги, лицо, тело. Растирали долго, не жалея сил, пока не зашевелились пальцы на ногах и руках.
Через двадцать минут я лежал в спальном мешке. Выпитые сто граммов спирта живительной влагой разлились по всему телу, быстрее забилось сердце, стало тепло, и я погрузился в сладкий сон.
Проснувшись утром, прежде всего ощупал лицо — оно зашершавело и сильно горело. Я с трудом откинул полы спального мешка, занесенного снегом, — и был поражен. По-прежнему не было костра, исчез лес, еще вечером окружавший наш лагерь. Буран, не переставая, продолжал бушевать над гольцом. Три большие ямы, выжженные в снегу, свидетельствовали о том, что люди вели долгую борьбу за огонь, но им так и не удалось удержать его на поверхности двухметрового снега. Разгораясь, костер неизменно уходил вниз, оставляя людей во власти холода. Чего только не делали мои спутники! Они забивали яму сырым лесом, делали поверх снега настил из толстых бревен и на них разводили костер, но все было тщетно. Чтобы согреться, им ничего не оставалось, как взяться за топоры и заняться рубкой леса, иначе их постигла бы та же участь, что и меня.
Но и утро ничего радостного не принесло. Буран с неослабевающей силой ревел над гольцом. Оставаться в лагере было невозможно. Нужно было где-то искать убежища от холода. Я же не мог идти, болели руки и ноги. Тогда товарищи решили везти меня на лыжах и ниже, под скалой, или в более защищенном уголке леса, остановиться. Три широкие камусные лыжи уже были связаны, оставалось только переложить меня на них и тронуться в путь. Вдруг Черня и Левка поднялись со своих лежбищ и, насторожив уши, стали подозрительно посматривать вниз.
«Что там может быть?» — подумал я, наблюдая за собаками. Они бросились вперед и исчезли в тумане.
— Однако что-то есть, — сказал Самбуев, обращаясь ко всем. — Даром ходить по холоду не будут.
И действительно, не прошло и нескольких минуту как из тумана показалась заиндевевшая фигура настоящего Деда Мороза с длинной обледенелой бородой.
— Да ведь это Зудов! — произнес Пугачев, и все мы обрадовались.
Действительно, это был наш проводник Павел Назарович Зудов, известный саянский промышленник из поселка Можарка. Он был назначен к нам Ольховским райисполкомом, но задержался дома со сборами и сдачей колхозных жеребцов, за которыми ухаживал и о которых потом тосковал в течение всего нашего путешествия. Следом за стариком показались рабочий Курсинов и повар Алексей Лазарев, тащившие за плечами тяжелые поняжки. Остальные товарищи шли где-то позади.
Зудов подошел к моей постели и был удивлен, увидев черное, уже покрывшееся струпьями лицо. Затем он осмотрел ямы, выжженные в снегу, сваленный лес и покачал головой.
— Чудно ведь: в такую стужу и пропасть недолго! — процедил старик сквозь смерзшиеся усы. — Кто же, — продолжал он, — кладет так костер на таком снегу?
Он быстро сбросил с плеч ношу и стал торопить всех.
Через несколько минут люди, захватив топоры, ушли вниз и скоро принесли два толстых сухих бревна. Одно из них положили рядом со мной на снег и по концам его, с верхней стороны, вбили по шпонке, затем на шпонки положили второе бревно так, что между бревнами образовалась щель в два пальца. Пока люди закрепляли сложенные бревна, Зудов заполнил щель сухими щепками и поджег их.
Разве можно было подумать, что такое примитивное сооружение, состоящее всего из двух бревен, может заменить костер и избавить нас от непосильной борьбы со стихией? Горя любопытством, я ждал результатов; а погода все не унималась, по-прежнему гудел буран. Огонь разгорался быстро, и по мере того, как сильнее по щели обугливались бревна, все больше и больше излучалось тепла. «Надья» — так называется промысловиками это сооружение — горела не пламенем, а ровным жаром. Как мы были благодарны старику, когда почувствовали наконец настоящее тепло! Через полчаса Пугачев, Самбуев и Лебедев уже спали под защитой огня.