Почему она дежурит?..
Выбираюсь из-под полога. Никого нет, все спят.
За костром лежит Федор, прижавшись к стволу лиственницы и уронив беспомощно голову на грудь. Но ведь он должен был дежурить с вечера! Неужели еще полночь? Гляжу на небо, скоро рассвет.
Неслышно подхожу к Лангаре. Она вздрагивает от неожиданности.
— У тебя, однако, есть махорка? С пустой трубкой ночь шибко длинная, — говорит она.
— Еще этого не хватает, чтобы ты, Лангара, ночью дежурила!
— Я правильно делаю. Этот спи, он молодой, ему сон хорошо, — она показывает на Федора, — а те люди вчера шибко морились, вот я и сижу. Да без табаку ночь не пересидеть…
— Зачем тебе эта забота? Спала бы.
— У старого человека сон отлетает, как осенний лист от березы. — Она отрывает от шипящей на углях копченки благоухающий кусок, дает мне.
— Так рано не привык завтракать, — говорю я, подавая ей кисет, но от мяса все же не отказался.
Лангара достала из-за пазухи самодельную трубку с длинным таволжаным чубуком, опустила ее в кисет, зачерпнула табаку. Я подал горящий уголек.
В палатке послышался сдержанный голос Цыбина:
— Петька, дьявол, спишь?! А ну, живо на дежурство!
Кто-то зевнул, стал одеваться, зашаркал сапогами.
Из перелеска за марью, пронизанного лунным светом, появляются рогастые чудовища — олени. Направляясь к стоянке, они лениво шлепают по болоту, размешивая серебро воды и нарушая устоявшуюся тишину.
Озарился восток голубоватым светом.
Я подхожу к Степану. Он не спит. На чуточку бледном лице спокойствие.
— Как твои дела?
— Ничего, только рана горит.
— Температура?
Он приложил ладонь ко лбу.
— Сорок два! — И рассмеялся.
— Шутишь — значит, здоров.
Холод загоняет меня обратно под полог, и, засыпая, я опять думаю о Лангаре и Карарбахе. Что бы делали мы здесь, не сведи нас судьба, не раскрой она нам добрые сердца этих простодушных людей природы!
Утром ко мне снова вернулась безнадежность. Неуверенность в успехе нашего поединка с людоедом все настойчивее овладевает мною.
Лагерь весь на ногах. В котлах уже доваривается завтрак.
— Гляньте, снег! — показывает Павел на Становой.
Сквозь фиолетовую мглу утра выкроились по глубокому небу ослепительной белизны снежные вершины. В лучах только что поднявшегося солнца они, как белые костры, пылают по всему горизонту.
— Не вовремя снег, — говорю я, любуясь снежной панорамой гор.
— Приходит его пора… Боюсь, не успеем отнаблюдать, — обеспокоенно говорит Цыбин.
— Не успеете?.. Будете наблюдать по снегу.
Цыбин ежится, неловко мнется. Все слышат наш разговор, ждут.
— Тогда не будем медлить. Разрешите нам всем подразделением идти на голец. Нас много, и медведь не посмеет напасть.
— Вы уверены?
Он молчит.
— Хватит и одного могильного кургана, за него еще надо дать ответ…
У костра каюров сидит Лангара. Против нее на краю сучковатого бревна примостился Илья. На него обрушивается то сдержанный, то гневный шепот старухи. Она говорит беспрерывно, долго, угрожая ему посохом. Но вот, приподнявшись, ловит Илью за волосы, откидывает назад голову, смотрит в его печальные глаза. И, как будто ничего не добившись, подходит ко мне.
— Говорю, дурак ты, Илья, надо бабу другую брать, идти работать в стадо. Он шибко хорошо олень знает… Ты тоже так скажи ему.
— Говорил, но он не очень-то слушает меня.
— Один человек скажет, другой скажет, третий скажет, все равно сделает, как говорят.
Я присаживаюсь к костру рядом с Карарбахом. Он пьет чай не торопясь, вприкуску. Иногда перестает жевать и сосредоточенно смотрит в чашку, будто пытаясь разгадать, что сулит ему сегодняшний день. Старик живет в своем замкнутом мире, пожалуй, ни для кого не доступном, и мне было неудобно напоминать ему о наших делах.
А он, заметив меня, отставляет чашку, смотрит по сторонам, зовет Лангару. Она подсаживается к Карарбаху, отодвигает от себя разгоревшиеся головешки, чтобы треск костра не мешал слушать старика.
По тому, как уверенно звучит голос Карарбаха, я догадываюсь, что у старого охотника есть какое-то серьезное предложение. Он говорит быстро, оживленно жестикулируя. Затем старик чертит пальцем перед собою полукруг и, приподнявшись, что-то объясняет, тыча пальцем то по одну, то по другую сторону полукруга, показывает на свою левую ногу, выворачивает ступню внутрь.
Лангара внимательно вслушивалась в его голос, силясь понять смысл звуков, следила за жестами рук. Иногда она перебивала старика, просила что-то повторить.