Теперь все силы потока ринулись на Лебедева и стали теснить лодку к скале, грозя опрокинуть ее или отбросить обратно на вал.
Я не видел, как Кирилл боролся с этим потоком. Мое внимание привлек Прокопий, стоявший впереди всех над самым поворотом. Он, волнуясь, повторял все движения Лебедева, будто помогая ему, то пригибался, то, сжимая кулаки, расставлял ноги и, налегая на них всей своей тяжестью, кряхтел. А когда Лебедев проскочил скалу, он пришел в себя.
— Это же черт, а не человек! — произнес Прокопий и потянул из рук Кудрявцева кисет.
Пока лодка, преодолевая течение, подбиралась к большой глыбе, прикрывавшей узкие ворота порога, Днепровский развернул кисет, оторвал бумажку и стал закуривать папиросу. Я продолжал наблюдать за Прокопием. У него ничего не получалось, бумага рвалась, табак высыпался (ведь он был некурящий), и когда Лебедев, миновав порог, причалил к берегу, Прокопий вдруг спохватился:
— С чего это я? Ты, что ли, мне кисет подсунул? — набросился он на Кудрявцева. Все рассмеялись.
— Тут, брат, закуришь… — оправдывался Днепровский, кивнув головой на порог. Он снял шапку и вытер вспотевший лоб.
Через час, весь мокрый и уставший от большого напряжения, Лебедев перегнал через порог остальные две лодки. В одиннадцать часов утра мы с первым грузом были на устье Таски.
Лодки еще не успели причалить к берегу, как наше внимание было привлечено резким шумом, будто сотня пуль просвистела мимо. Так стремительно неслась стая уток, а за ними, быстро махая крыльями, мчался сапсан, гроза пернатых. Все мы подняли головы и замерли в ожидании — что будет. Еще секунда, две, хищник нагнал стаю и вдруг взвился высоко над нею, — это было поразительное зрелище! В смертельном страхе утки разлетелись. Но сапсан действовал наверняка. Свернувшись в комок, он камнем упал на жертву. Остальные птицы подняли панический крик и рассыпались в пространстве. Скрылся за лесом и хищник с тяжелой добычей.
Все это произошло в одну минуту, и над рекой снова стало спокойно — ни уток, ни крика. Только в воздухе, там, где произошла трагическая развязка, сиротливо кружились перья. Они медленно спустились на воду и исчезли бесследно.
Мы продолжали стоять, словно зачарованные картиной, которая повторяется в тайге ежедневно, но которую редко когда приходится наблюдать. Мы еще долго находились под впечатлением того изумительного мастерства, каким природа наделила этого хищника. Она сделала сапсана самым ловким охотником.
Таска — это небольшая, заваленная валунами речонка, берущая свое начало от водораздельного хребта, расположенного между Кизыром и рекою Ничка. От порога до нее — шесть километров. Мы решили ставить лагерь на правом, довольно отлогом берегу, у самого устья. Здесь Кизыр, делая небольшой поворот, образует вдоль левого берега тихий плес.
Мы не стали задерживаться, быстро разгрузились и, усевшись в лодки, вернулись к порогу. Еще раз осмотрели его, поговорили да и распрощались с ним. Решили остальной груз подбрасывать к порогу на лодках и, прорубив обходную просеку через утес, переносить его за порог на себе.
Спустив на веревках лодки за порог, Лебедев со своей бригадой поплыл вниз, а я с Днепровским, Пугачевым и двумя рабочими остался на берегу расчищать проход. Не успело течение реки подхватить лодки, как до слуха долетело отчетливо и громко:
И как хороша была именно там эта песня! Простая, глубокая. Люди пели как победители. Насторожились горы, дремавшие в вечном покое, протяжным эхом вторил песне лес, и даже шумливый порог на этот миг, казалось, затих и слушает.
Да! Действительно — широка страна моя родная!
Лодка все быстрее неслась вниз по течению. Вместе с ними, за поворотом, терялись слова песни, но мотив, не смолкая, колыхался и плыл над рекой.
Весь день Лебедев со своей партией подбрасывал груз к порогу, а мы перетаскивали его через утес.
К шести часам вечера весь груз был за порогом. Усталые и голодные мы вернулись в лагерь. Павел Назарович был уже там. Он ходил искать проход для лошадей и принес печальную весть:
— Плохо, все завалило, без прорубки не пройти, — сказал он, — боюсь, как бы праздник не пришлось прихватить…