Нельзя без волнения читать страницы книги, показывающие, как без громких слов, без позы проявляется это благородное чувство товарищества.
Путешественники разделили последнюю лепешку, а сколько им еще идти — неизвестно. Ослепший Улукиткан убеждает своего зрячего спутника взять и его хлеб, а когда тот не соглашается, делает вид, что жует лепешку, а сам припрятывает ее.
«Ночью я просыпаюсь от холода, хочу встать, положить в огонь дров и вижу старика возле вьюка. Он роется в моей потке. Что ему в ней нужно? Может, ошибся, за свою принял? Нет. Он достает рюкзак, ощупывает его, развязывает, вытаскивает кусок моей лепешки и заменяет его своим, большим, чем мой, куском. Затем складывает все, как было, в потку, бесшумно отползает к костру, бережно заворачивает в тряпочку кусочек моей лепешки, кладет себе под голову. Вздох облегчения вырывается из его груди».
А ведь старик голоден так же, как и его спутник, и голод всесилен, он затемняет совесть, убивает стыд, разрушает дружбу, толкает человека на преступления, которые в другой обстановке казались бы ему чудовищными. И все же Улукиткан не поддается этой страшной силе. Более того: он обижается, когда зрячий спутник раскрывает его «подлог».
Сколько в те годы и в журналах, и отдельными изданиями печаталось повестей и рассказов, где на все лады описывались переживания молодых лоботрясов, которые даже при решении такого элементарного вопроса — пойти ли на работу или продолжать сидеть на родительской шее — и то раздирались буквально гамлетовскими противоречиями. Если же такой, в общем-то совершеннолетний, лоботряс начинал зарабатывать себе на хлеб — это не только ставилось ему в заслугу, а чуть ли не приравнивалось к некоему подвигу.
В книге «Тропою испытаний» ни разу не упомянуто слово «подвиг», хотя герои ее каждодневно, каждочасно совершают его во имя своей Родины, во имя того, чтобы природные сокровища пока еще недоступных мест завтра добыть и заставить служить людям. И рядом с этими красивыми, мужественными, сильными духом людьми какими жалкими, какими ничтожными выглядели новоявленные гамлеты с их мелкотравчатой иронией, с их пижонскими сомнениями и колебаниями.
«Хочется большего, — говорят герои Григория Федосеева, — хочется такого, чтобы от натуги лопалась рубашка на спине и чтобы даже минуты нас не обгоняли».
Вслед за «Тропою испытании» писатель опубликовал книги «Смерть меня подождет» и «Злой дух Ямбуя». Книги эти вполне самостоятельны, хотя и жизненным материалом, и героями родственно близки предыдущим.
Новые книги на первый взгляд построены тоже довольно просто. Сюжетом служат перипетии таежной экспедиции, а главными героями — члены экспедиции. Уж чего проще! Тем более героев вроде бы и героями-то называть как-то ни к чему, а уж считать их художественными образами и вовсе язык не поворачивается. Ну какой там «художественный образ» тот же Улукиткан или его соплеменник Карарбах?! Или та же Лангара с Долбачи?! Все это — живые реальные люди, таежные кочевники-эвенки. Про членов экспедиции и говорить нечего. Тебе и в голову не придет, что радист Павел, Плоткин или Евтушенко сочиненные — пусть даже в самом хорошем смысле этого слова, — вымышленные автором фигуры. Да и сам автор — это не тот так называемый абстрактный рассказчик, от лица которого ведется повествование, а именно Григорий Федосеев (хотя это имя нигде и не упомянуто).
Словом, мы опять имеем дело с чуть ли не документальным рассказом о тяжелейших, исполненных смертельной опасности злоключениях небольшого отряда геодезистов в глухой безлюдной тайге.
Но все это, конечно, только на первый взгляд.
Новые книги Григория Федосеева, как и «Тропою испытаний», отнюдь не простое, добросовестное описание блужданий группы геодезистов по эвенкийской тайге. Перед нами — художественные произведения, в которых суровый документализм находится в нерасторжимом единстве с нравственно-философским осмыслением описываемых событий и поэтически ярким изображением их.
Было сказано, что в новых книгах повествование ведется вроде бы так же безыскусно, бесхитростно и героев мы принимаем за вполне реальных людей. Но это, конечно, не порицание, а похвала автору. Кажущаяся безыскусность — и есть искусство. И старый глухой Карарбах, которому даже глухота не мешает лучше всех «слышать» шорохи тайги, и властная Лангара, и многие другие персонажи — это безо всяких кавычек художественные образы. Образы не только «наблюденные» в жизни, но и зримо, впечатляюще выписанные, если не сказать — вылепленные писателем.