Рано утром всех нас разбудил холод. Шел крупными хлопьями снег. Я встал и после завтрака, пока вьючили оленей, пошел еще раз посмотреть водоем. Собаки были уже там и, окружив меня, сытыми глазами смотрели на кету, которую я без труда достал из воды. Рыба была темного цвета, с торчащими вперед зубами. У нее был поврежден хвост и под передними плавниками виднелись раны. Она не проявляла особенного беспокойства, расставшись с родной стихией, и не билась в руках. Мне захотелось отнести ее в реку Керби и пустить в большой водоем, чтобы течение унесло ее обратно в море. Но я знал, что инстинкт в ней сильнее смерти.
Я бережно опустил кету в воду. Ее подхватила струя и понесла по каменному руслу реки вниз.
Покидая водоем, я унес с собой один неразгаданный вопрос: «Неужели здесь, у крутого Диерского водопада, кончается жизнь кеты?»
Когда я возвратился на бивак, олени уже были готовы в путь. Мы должны были в этот день выйти на Диерский голец.
Тропа то поднимала нас высоко к скалистым горам, то опускала вниз, к бурлящему потоку Диера. Спуски и подъемы были скользки от падающего снега, который, не переставая, шел с утра. Тайга стала мокрой и неприветливой. Идущие впереди олени то и дело стряхивали с себя мокрый снег. Вытянувшись длинной вереницей между еловых зарослей, шли мы медленно и молча. Следом за нами, опустив низко мокрые хвосты, плелись собаки.
Часа в два сделали привал. Нужно было обогреться и обсушиться, так как скоро должен был начаться подъем на голец, а там нет леса, следовательно, не будет и костра.
Не успели навьючить оленей, как с приятным треском вспыхнул костер. Готовили обед, а на жарких углях выпекали эвенкийские лепешки. Неожиданно недалеко от лагеря залаяла Чирва.
«Рябчик, — подумал я, — хорошо бы поджарить их несколько штук к горячим лепешкам.»
Как бы угадав мои мысли, пастух Илья взял ружье и пошел на лай. Через несколько минут послышался оттуда его окрик на эвенкийском языке, и сейчас же сидевший у костра Демид взял топор и направился к нему. Я последовал за ним.
Илья взял у Демида топор, ловким взмахом срубил длинную жердь и привязал к тонкой вершине приготовленную еще до нашего прихода, из ремешка, петлю. Затем с жердью он подошел к толстой ели, под которой усердно лаяла Чирва. Там, невысоко от земли, на сучке сидела серая птица. Но странно: наш приход не встревожил ее, она не выразила испуга даже и тогда, когда Илья поднес жердь с петлей к ее голове. Птица слегка вытянула шею, и эвенк накинул петлю и сдернул ее с ели. Через несколько секунд я держал птицу в своих руках, но и теперь не заметил в ней страха, как будто она не понимала грозящей ей опасности.
Это была каряга — так называют местные жители каменного рябчика.
— Ну и глупая птица, — сказал я, выпуская ее из рук.
— Ево ум есть, только одной капли страха нет. Напрасно отпустил карягу, мясо ее шибко сладко, — сказал Демид недовольным тоном.
— Если нет страха, так можно ее опять поймать, — оправдывался я.
— Можно-то можно, та зачем два раза лови, когда один раз довольно! — ответил за Демида Илья.
Высвободившись из рук, каряга отлетела метров на пятьдесят и снова уселась на дерево. Чирва с Залетом уже облаивали ее. На этот раз я сам решил испытать этот странный способ ловли каряги и убедиться в отсутствии у нее страха.
Подражая эвенкам, я взял жердь и подошел к ели. Птица не улетела, она спокойно смотрела на меня и, переступая с ноги на ногу, топталась на сучке. Когда я поднес к ней конец жерди, каряга глубоко втянула голову. Я пропустил через нее всю петлю и, захлестнув ноги, снял карягу с сучка. Снова она оказалась в моих руках, но на сей раз я принес ее в лагерь. Все мы долго рассматривали странную птицу, у которой действительно не было страха, и, освобожденная вторично, она села недалеко на ветку.
— Что за край, — удивился Днепровский. — У нас птица человека на выстрел не подпускает, а эта сама в петлю лезет. Вот и рыба, изобьется вся, уже пропадает, а все вверх лезет. А зачем лезет? — продолжал он, обращаясь к старику Демиду.
— Моя русски хорошо говорить не могу, придет скоро Афанасий, он будет говорить эвенкийскую сказку, зачем кета все вверх ходи, зачем каряга не бойся, — ответил ему эвенк.
Все мы с нетерпением стали дожидаться Афанасия, нашего проводника-эвенка из стойбища Салавали. Два дня тому назад, около реки Мунали, из нашего стада потерялись три оленя. Он остался искать их и рассчитывал догнать нас не позднее сегодняшнего дня.
Мы перешли реку и стали подниматься к видневшемуся вдали Диерскому гольцу. Скоро мы прошли лес. Скучные россыпи, покрытые лишайниками да влажным ягелем, сменили мягкую зелень тайги. Теперь нас окружила безмолвная природа, освещенная серым осенним днем. В тайге лучше, там чувствуется жизнь: то писк, то шелест листа, а то медвежий треск. Но в тайге нет такого простора, который окружает тебя на открытых горах. Как легко там дышится после тайги и каким большим кажется человек в той тишине, что царит над горами. Безусловно, и там, в серой и скучной природе, есть много величественного и красивого.