На Чебулаке мы установили столб и оставили в непромокаемом конверте письмо Трофиму Васильевичу Пугачеву, со всеми рекогносцировочными данными. Он придет сюда после нас и построит на вершине Чебулака геодезический знак.
В десять часов мы уже спускались под голец. Как только Павел Назарович стал на лыжи, сквозь нависшие усы у него скользнула улыбка.
— Прокатимся? — предложил он, глядя на нас.
— Нет, я еще жить хочу! — ответил Днепровский.
Старик махнул рукой и покатился вниз.
Мы тронулись его следом, но разве догонишь?! Впечатление было такое, что мы стоим на одном месте и только один Зудов катится — с такой быстротой он мчался вниз по занесенному склону Чебулака. Следом за ним во всю прыть летел Левка.
Мы, не отрывая глаз, следили за стариком. На крутых спусках он пригибался к земле, на поворотах наклонялся в сторону и, лавируя между кедрами, уходил все ниже и ниже. Вдруг мы увидели, как взметнулись его руки, кафтан — и он исчез за снежной гранью ската. Мы поспешили туда. Лыжня старика оборвалась у отвесной стены десятиметрового уступа. Но под ним не было Павла Назаровича.
Оказалось, что он, с ловкостью юного спортсмена, спрыгнул вниз и уже был где-то далеко. Мы сняли лыжи, обошли уступы и, спустившись в ущелье, увидели дымившийся костер.
Павел Назарович остановился на маленькой поляне, окруженной старыми кедрами. Узкое, с пологим дном ущелье было втиснуто между отрогами гольца, круто спадающими к тайге. Ниже ущелья расширялось, отроги становились более пологими, и там, где-то внизу, оно терялось в густом кедровом лесу.
В этот день мы основательно почувствовали голод. Наши желудки были пусты, как и котомки. К чаю, единственному нашему блюду в это утро, мы имели горсть сухарей на троих. Авария на Ничке лишила нас продовольствия, которого хватило бы на обратный путь.
После завтрака, если можно так назвать нашу более чем скромную трапезу, мы решили часок отдохнуть. Под толстым кедром не было снега, нас окружало весеннее тепло, распространявшееся по всей тайге. Устраиваясь у костра, я случайно заметил на одном из выступов отрога, примерно в 300 метрах от стоянки, какое-то серое животное. Это оказалась самка изюбра. Она стояла высоко над нами, у самой кромки скалы, и, кормясь, срезала острыми зубами молодые побеги березки. Временами она опускала передние ноги на уступ и, чудом удерживаясь почти вертикально над обрывом, продолжала пастись. Скоро там же появился и годовалый теленок. Наблюдая за нами, эти дикие животные видели, как мы таскали дрова, ломали ветки, и, вероятно, слышали наш голос. Через несколько минут самка улеглась там же, на краю обрыва, и, сохраняя полное спокойствие, изредка поворачивала голову, окидывая взглядом ущелье. Теленок, отойдя в сторону, стал кормиться. Он свободно ходил по карнизам, лазил над скалами, удерживаясь на самых незначительных выступах, и я с замиранием сердца следил за ним, думая, что вот-вот он сорвется. Мне захотелось узнать, какое впечатление произведет на изюбров крик. Они сразу повернули головы в нашу сторону, но не двинулись с места. Этот необычный для них звук вызвал только любопытство. Я крикнул еще несколько раз более громко, но впечатление не изменилось. Умные животные как будто понимали, что они находятся вне опасности и что их покой надежно оберегают нависшие над ущельем скалы.
Так они и оставались там, пока мы отдыхали. Проснувшись через два часа, к моему удивлению, я увидел их гораздо ниже, совсем недалеко от стоянки. Заметив нас, они бросились вверх и исчезли в скалах.
В этот день мы заночевали на реке Тумной.
В далекий путь
Прячась в мутных вечерних сумерках, все дальше и дальше отступали от нас горы, и скоро их зубчатые контуры слились с небом. Надвигалась ночь. Будто по мановению волшебной палочки, оборвалась дневная суета пернатых, особенно заметная в тайге весной. Казалось, все живое мгновенно погрузилось в крепкий сон, и только мы одни, ломая ногами сучья, нарушали безмолвный покой ночи, да где-то впереди шумел Кизыр. Этот шум и придавал нам силы, он манил нас, обещая отдых, а главное — пищу, которой мы не имели уже два дня.
Идем еще 200–300 метров. Откликаемся Павлу Назаровичу, затерявшемуся где-то в завалах, и наконец выходим на устье Таски, к своему лагерю. Ни костра, ни людей не видно.
«Неужели спят?» — подумал я, внимательно всматриваясь в темноту. Не оказалось и палаток.