Закончилась и прорубка тропы от Таски до того места на реке, где предполагалась переправа на левый берег Кизыра. Весь наш груз, состоявший из полуторамесячного запаса продовольствия и технического багажа, был упакован для переброски. Казалось, все было готово, чтобы, не теряя времени, тронуться в дальнейший путь, но обстоятельства не позволили нам совсем покинуть устье реки Таски.
В результате обследования Чебулака, Пугачев должен был идти туда с людьми и грузом, чтобы закончить геодезические работы, но путешествие решено было отложить до более благоприятного времени, когда растает по тайге снег и для лошадей появится подножный корм. Отсрочка завершения работ на Чебуле не вызывала осложнения, мы имели возможность использовать эти несколько дней для детального обследования хребта Крыжина, той именно части его, которая расположена против третьего порога.
В 9 часов утра в лагере все пришло в движение. Рабочие ловили лошадей, упаковывали вещи, делали снова лабаз, на котором мы должны были оставить груз, необходимый для Чебулака. Все торопились, и только лошади настороженно посматривали, как бы не понимая, чем вызвана такая поспешность.
Через два часа лабаз с пугачевским грузом был накрыт брезентом, вьюки размещены, и мы стали седлать лошадей.
Лошади были построены в заранее установленном порядке. Те из них, которые уже ходили под седлами, вели себя спокойно, а некоторые решили почему-то сопротивляться. Они никого не подпускали к себе, кусались, били передними ногами, и нам пришлось потратить много времени, пока вьюки оказались взваленными на их спины.
Хуже всего получилось с Дикаркой. Эта табунная кобылица, не объезженная под седлом, отличалась своим буйным нравом. Когда начали вьючить Дикарку, все собрались возле нее. Самбуев с трудом подвел сопротивляющуюся лошадь к ящикам, а Лебедев и Бурмакин подняли вьюк и только что намеревались забросить на седло, как она вздыбила и огромным прыжком сбила Лебедева с ног. Но Самбуев не выпустил повода. Закинув конец его за спину и будто опоясавшись им, он изо всех сил сдерживал взбунтовавшуюся лошадь. Та бросилась вдоль берега, била задними ногами, стараясь вырваться, но мы видели, как Шейсран, все более откидываясь назад, тормозил ногами ее ход, как круче и круче клонилась на бок ее голова. Наконец, ударившись о дерево, Дикарка остановилась. Мы подбежали к ним. На лице Шейсрана не было тревоги. Его взгляд выражал радость табунщика. Дикарка, видимо, напомнила ему лошадей колхозного табуна, объезжая которых он, наверное, получал величайшее удовольствие. Иначе нечем было объяснить тот азарт, с которым он возился с лошадью.
— Держи! — сказал Самбуев, подавая повод Бурмакину.
Дикарка вдруг насторожилась, как бы стараясь разгадать, чего хочет от нее этот человек, и, растопырив задние ноги, приготовилась к прыжку. Бурмакин тяжелой походкой продвинулся вперед и не успел еще взять повод, как Самбуев очутился в седле. Дикарка сделала огромный прыжок вверх, сбила Бурмакина с ног, и, споткнувшись о валежину, грохнулась наземь. Наездник взлетел высоко и, разбросав в воздухе руки и ноги, упал далеко впереди.
Бурмакин, не выпуская повода, навалился на лошадь и, прижав ее голову к земле, держал до тех пор, пока не подскочил к нему Шейсран, в котором взбунтовалась бурятская кровь. Разгорячившись, он бросился к Дикарке и, усевшись на седло, повелительно крикнул Михаилу:
— Пускай!
Дикарка вскочила. Бурмакин успел закинуть ей на шею повод и, схватив руками за уши, клонил всей своей громадной силой голову лошади к земле.
— Пускай! — уже раздраженно крикнул Самбуев, и Михаил, давая свободу Дикарке, отскочил в сторону. Но лошадь не сдвинулась с места — так и осталась с наклоненной головой и широко расставленными ногами.
Шейсран, держась одной рукой за седло, стал подталкивать ее ногами, а Бурмакин махал шапкой. Дикарка заупрямилась. Она продолжала стоять, не шевелясь, и только круглые глаза ее краснели, наливаясь дикой злобой. Тогда Самбуев хлестнул ее концом длинного повода, и лошадь, прыгнув, стала подбрасывать вверх то зад, то перед, билась на месте, стараясь сбросить седока, а Шейсран продолжал хлестать ее поводом то справа, то слева, и что-то непонятное кричал на родном языке.
Охваченные ужасом, мы отскочили в сторону, а лошадь все больше свирепела, билась под Шейсраном, затем сорвалась с места, рванулась в сторону и заметалась между деревьями.
Что только она не выделывала, сколько необузданной силы было в ней. Она то падала, то среди дикой скачки вдруг останавливалась, глубоко зарывая ноги в землю, то поднималась свечой, а Шейсран, не выпуская из рук повода, не переставал что-то кричать.