Ушел в противоположном направлении и второй колонок, выгнанный соболем. Разбежались и горностаи, сбежавшиеся туда полакомиться мясом. И потянулись от убитого медведя во всех направлениях следы хищников. Они проложили по котловине невидимые глазу тропы из запаха жирной добычи.
В обычное время, только вспыхнет рассвет, а уж все ночные обитатели тайги разместятся по своим местам. Но не так было, видимо, в тот раз. Уж стало светать, а писк, драка, возня не утихали под кедром. Более сильные расправлялись с добычей, забравшись в середину, те, кто послабее, подбирали падающие от них крошки; а слабые, не смея приближаться, шныряли поодаль, ожидая, когда разойдутся те и они смогут удовлетворить возросшую до пределов жадность.
С восходом солнца все угомонилось — хищники не любят дневного света. Но не успели сумерки окутать горы, как обитатели котловины — соболи, колонки, горностаи — снова собрались у убитого медведя. Под кедром возня не прекращалась всю ночь, и за трое суток от крупного медведя ничего не осталось. Мы взяли шкуру, предварительно высыпав из нее кости, и, не задерживаясь, ушли к своим на Кизыр.
Своему повару Алексею мы принесли медвежьи лапы, до которых хищники добраться не могли. Ну и холодец же приготовил он нам! Для такого блюда он даже горчицу приберег.
После обеда стали собираться на подъем. Командовал Трофим Васильевич. Ничто, казалось, не могло укрыться от памяти и взгляда этого необычно подвижного человека. Он суетился и, распределяя груз, отпускал то одному, то другому шутку за шуткой.
— Ну-ка, Арсений, встань рядом, — говорил он, обращаясь к Кудрявцеву и выпрямляясь перед ним во весь рост. — Видишь, ты выше меня на целую голову, вот я тебе с полведерка цемента и прибавлю в поняжку…
Тот взмолился:
— Ой-ой-ой! Да ведь этак и хребет поломать можно!..
— А ты посошок возьми, подпираться будешь, вот и не поломаешь, — продолжал Пугачев. — Вон, посмотри на Прокопия, как он завидует твоей поняжке…
Все дружно рассмеялись. А Прокопий покосился на Кудрявцева.
Каждому было приготовлено по двадцать пять килограммов груза, кроме Бурмакина, которому и за обедом и на работе давалась солидная добавка, да еще Кудрявцева, непонятно почему, Трофим Васильевич наделил более увесистой поняжкой. Но самая большая по объему поняжка была у повара Алексея. Чего только в ней не было: чашки, кружки, сумочки, небольшой запас лепешек, а сверху Лебедев приторочил ему два ведра. Но вид у него был довольный, наконец-то он «оторвался» от лагеря и идет с нами на вершину белка.
Наконец все готово. Трофим Васильевич неожиданно подошел к Кудрявцеву и обменялся поняжками.
Тот запротестовал было:
— Как можно?! Уж я сам как-нибудь.
— Я-то пензенский, — сказал ему Пугачев, — у нас спины без хруста.
— Ну и что же? А у забайкальцев ноги без скрипа, не давай, Арсений, — вмешался Алексей.
— Добавь, Трофим Васильевич, Алексею, смирнее будет на подъеме, — подшутил кто-то.
— Придется! Получай, Алеша, — и Трофим Васильевич, порывшись в оставленном грузе, передал ему четыре медвежьи лапы. И пока тот раздумывал, Лебедев приторочил и их ему к поняжке.
Трофим Васильевич по росту был самым низким из участников экспедиции, но по горам ходил хорошо и всегда впереди. Теперь, зная, что за его плечами — самый тяжелый груз, нам было неудобно отставать от него, и все невольно переглянулись: самый маленький человек бросил вызов таким гвардейцам, как Днепровский, Бурмакин, Лебедев, Курсинов, привычным не меньше его к тяжелой физической работе. Словом, Трофим Васильевич решил испытать свои и наши силы.
Не торопясь он уложил на спину котомку, поправил ремни и, встряхнув плечами, зашагал вперед. За ним тронулись и мы. Где-то далеко внизу Самбуев кричал на лошадей, угоняя их к Кизыру. Шел пятый час.
Подъем был завален упавшими деревьями, обломками твердых пород и переплетен корнями растущих по уступам кедров. Весь крутой скат гребня, по которому мы поднимались на верх белка, усеян небольшими террасами, примостившимися между скалами. Шли не торопясь, гуськом, теряясь по щелям, или между огромных каменных глыб, часто преграждавших нам путь. На крутых каменистых подъемах люди ползли на четвереньках, цеплялись руками за корни деревьев, за кусты, упирались ногами о шероховатую поверхность скал. Лямки резали плечи, все чаще билось сердце.
Трофим Васильевич шагал медленно, размеренно и не отдыхал. Остановится на секунду, сделает один-два глубоких вдоха и снова в путь. Казалось, в таком же темпе двигались и мы, но он уходил все дальше и дальше. Вначале от него не отставал Бурмакин. При длительном восхождении на гору нужна не только сила, но и ловкость, и способность молниеносно ориентироваться, как обойти препятствие, где пролезть или стать ногою, за что схватиться руками или обо что опереться. Тут уж с Трофимом Васильевичем нельзя спорить, и Бурмакин в конце концов отстал.