Рассматривая в это утро долину Кизыра, я записал в дневнике:
«Впереди, за третьим порогом хребет Крыжина несколько отступает к югу, и долина Кизыра значительно расширяется. Впервые я вижу черную тайгу, без серых заплат отмерших пихтовых деревьев. Словно море, она заполнила долину и, подпирая круто спадающие в нее отроги, ушла далеко вверх. Там, среди скал и нагромождений, тайга затерялась. Наконец-то мы достигли восточной границы мертвого леса».
Весь этот день люди карабкались по скалам, втаскивали груз на верх белка. Словно муравьи, они копошились по отрогу, то поднимаясь с тяжелыми поняжками, то спускаясь, а после полдня начали втаскивать и лес.
Выносить груз на вершину гольцов — это тяжелый труд, требовавший от нас большого физического напряжения, а поднимать по скалам лес — еще и большой ловкости. Здесь трудно применить механическую силу, так же, как невозможно сбросить груз для постройки геодезического знака с самолета, ибо вершины гольцов обычно остроконечны и окружены глубокими провалами. Но есть еще одна сила, самая эффективная, никогда не угасавшая в наших сердцах, это — сознание долга перед Родиной. Мы представляли собой только горсточку людей, затерявшихся в складках этих неведомых гор, но наша задача была большая.
Восточные Саяны очень мало изучены, много таинственного хранят они до сих пор. Мы в числе первых были посланы для исследования этого края и своей работой должны были проложить путь для последующего преобразования природы Саяна, содействовать присоединению его неисчислимых богатств к фонду народного достояния.
Сознание того, что мы не одиноки, прибавляло нам силы и бодрости. Каждый удар топора, каждый килограмм груза, вынесенного на вершину пика, запись цифры, штрихи в наших дневниках — это не просто рисунок, звук или тяжесть, это большой труд, которым человек побеждает природу. Много тягостных минут пережили тогда мои товарищи. Ничто не давалось легко, и если бы не глубокое сознание, что все эти лишения мы несем во имя блага нашей Родины, никогда бы нам не победить Саян!
Солнце уже было низко над горизонтом, когда с последним грузом вышли на белок Лебедев, Курсинов, Бурмакин и Днепровский. Они молча сбросили поняжки и, усевшись на них, отдыхали.
— Кажется, все! Теперь осталось только отлить тур, сколотить пирамиду, и можно идти на Кубарь, — сказал Лебедев.
Все повернули головы на север. Там, среди мощных хребтов, величественно возвышался голец Кубарь. Его бесчисленные отроги, спадая, терялись в глубине долин. При вечернем освещении голец, будто богатырь, отдыхал, окруженный надежной охраной недоступных гор. Туда, к нему, теперь лежал наш путь!
В долине реки Нички
Прозрачным и свежим утром 23 мая мы спустились с хребта Крыжина к Кизыру и сразу же начали свертывать лагерь. Нужно было торопиться с выполнением программы работ — лето в Восточном Саяне коротко. В этот день экспедиция разделилась на две группы. Трофим Васильевич с Бурмакиным и еще четырьмя товарищами должны были вернуться на устье Таски и с несколькими лошадьми пробраться до Чебулака, чтобы там закончить начатые мною геодезические работы, я и идущие со мной товарищи намеревались обследовать долину Нички и Шиндинский хребет.
В 12 часов мы расстались. Двое рабочих повели по тропе лошадей, а Трофим Васильевич со своей группой уселся в лодку. Вместе с ними отплывал и Левка. Он уже стоял в носу и поглядывал хитрыми глазами на Черню, точно хотел сказать: «Вот, смотри, без меня не могут обойтись, а тебе тут и пропадать». Черня, конечно возмущался, визжал, метался, видимо, не понимая, почему его оставляют, а берут какого-то бездарного, по его мнению, пса.
Мы стояли долго на берегу, пока течение Кизыра не спрятало в своих скалистых кривунах лодку с нашими товарищами. День был солнечный, и ничто, казалось, не должно было омрачить их далекий путь. Мы условились встретиться через две недели под Фигуристым белком, у истоков Паркиной речки.
Сразу же, как только лодка скрылась, мы начали переплавлять свое имущество на правый берег Кизыра. Мошков после операции чувствовал себя хорошо. Опухоль на руке спала, и рана стала затягиваться.
Пока лодкой перебрасывали груз, Самбуев пригнал лошадей. Все они поправились. Но Бурка и Дикарка за это время совсем одичали, и нам долго пришлось бегать по лесу, прежде чем удалось их поймать.
Переправа лошадей заняла несколько часов, причем не обошлось без приключения. Один конь, по кличке Сокол, был отнесен течением ниже переправы и, не найдя там пологого берега, вернулся обратно. Выбираясь из реки, ниже устья Белой, он распорол себе живот. Пришлось задержаться. Я и Лебедев переплыли к нему. Рана была большая и глубокая. Казалось, лошадь не выживет, пристрелить же ее было жалко. Мы свалили Сокола на землю, зашили рану шелковой леской и, сняв узду, оставили его на произвол судьбы. Когда мы отплывали к своим, конь, будто поняв, что его бросили, стал метаться по берегу и жалобно ржать, но мы ничем не могли ему помочь…