Но редактор хладнокровно возразил мне:
— Эти анекдоты прославились постольку, поскольку они принадлежали всемирно остроумному великому Твену. А если эти истории случились с вами — никому они не нужны и никто бы их и не напечатал! Подумаешь — кому интересны эти черты из вашей биографии!
— Почему же не интересны? — огорченно спросил я.
— Да потому, что вы никому не известный маленький человек. Когда сделаетесь знаменитым и прославитесь — тогда другое дело…
Я круто повернулся спиной и пошел делаться знаменитым и прославляться. (Между прочим, могу сознаться, что это ужасно трудно.)
Ради заработка я изредка сочиняю анекдоты о великих людях. Так как тратить на этих великих людей лучшие из своих выдумок и анекдотов не имеет смысла (может быть, они мне самому пригодятся впоследствии) — я пускаю в оборот следующие вещи, тем не менее приводящие невзыскательную публику в восторг.
О Суворове
Однажды Суворов перед битвой с французами спросил встречного солдатика:
— Как думаешь — побьем басурманов?
— Так точно! — отвечал бойкий солдатик. Великий полководец тут же дал ему серебряный рубль
и сказал:
— Ну, ступай.
О Петре Великом и шуте Балакиреве
Как известно, великий преобразователь никогда не расставался со своей знаменитой дубинкой.
Однажды пуговица с его камзола оторвалась и закатилась под стол.
Великий основатель Петербурга нагнулся, пошарил дубинкой под столом и достал пуговицу.
Находившийся поблизости шут Балакирев спросил:
— Ну, что, Алексеич, нашел пуговицу?
О Гоголе
Однажды великий сатирик пришел к знакомым.
— Какова погода? — спросили его.
— Дождь идет, — отвечал незабвенный творец «Ревизора».
И тут же повесил мокрый плащ на гвоздик.
Вот что я пишу и печатаю о великих людях.
Сам же я, признаться, в частной жизни говорю вещи гораздо более ценные, веселые и достойные всяческого внимания.
Но они так и гибнут бесследно. Что ж…
Дурная наследственность
Жена пришла в кабинет мужа и, упав в кресло, глухо зарыдала.
— Что случилось? — в ужасе спросил муж.
— Сын… Ваня… Горе! Горе наше…
— Заболел, что-ли?
— Нет, не заболел, — сдерживая рыдания, отвечала мать. Устремила распухшие заплаканные глаза на лампу и, сквозь всхлипывания, стала тихо рассказывать:
— Вчера еще вечером… ничего не было заметно… Поужинал, как всегда, лег спать. Нынче тоже… пил чай… Гулял. А недавно… приходит ко мне… часа два тому назад… Не узнаю: глаза так странно блестят и руки болтаются, как на ниточках. Что ты, говорю, Ваничка?
«Маменька, — говорит он мне… — Маменька! Извините, говорит, меня, но я буду писать драму!»
Муж судорожно вскочил, и кресло с глухим стуком отлетело в сторону.
— Что-о?!!
Жена покорно и скорбно качнула головой.
— Да, — говорит: «Драму хочу писать».
— Ваничка, — говорю я ему, — Ваничка! Подумай, что тебе такое вскинулось! Мыслимо ли? Я обер-офицерская дочь, отец в банке служит, а ты… — И заплакала! Слезы у меня — кап-кап! — Что же ты с нами, старыми, делаешь? Зачем фамилию нашу позоришь?
— «Маменька, — говорит. — Такая уж моя, судьба, чтобы написать драму».
Наступила жуткая тишина.
Отец, склонившись на стол, тихо, беззвучно плакал.
— Господи! За что? Того ли я ожидал себе на старость? Да лучше бы я тебя своими руками в колыбе…
Он схватился за голову.
— Это мы сами виноваты! Подумали ли мы о том, какую наследственность даем своему ребенку? Могли ли мы жениться, когда у меня тетка была слабоумная, а отца твоего уволили с военной службы за, алкоголизм?! За грехи предков… Ха-ха-ха!
Жуткий хохот обезумевшего от горя отца гулко прокатился по кабинету.
В маленьком мрачной комнате сидел за столом молодой человек и, пугливо озираясь, писал.
Около дверей то и дело беззвучно шмыгала его мать и, вытирая красные глаза, шептала мужу, уныло сидевшему в уголке кабинета:
— Пишет! Второй акт дописывает!
— Пишет… Воззри, Господи, яко на Иова многострадального! Ты видишь — не ропщу я… Все в руце Твоей!
Время от времени молодой человек, опустив голову, проходил в кухню, выпивал пересохшими губами кружку воды и опять возвращался к столу.
— Ваничка… — простирал к нему руки отец. — Ваничка! Дитя ты наше разнесчастное!
Скоро новость о том, что молодой человек пишет драму, разнеслась по всей улице. Когда он однажды спустился в лавочку, чтобы купить бумаги (прислуга категорически отказалась от этого), лавочник встретил его угрюмо и неприветливо: