Мне стало ясно, что если этот словесный поток не остановить твердой рукой, он будет извергаться бесконечно.
— Прошу меня простить, престарелая родственница, — сказал я. — Вам, наверное, покажется, что я чего-то недопонимаю, но, на мой взгляд, вы бредите. Ваши слова похожи на треск тернового хвороста под котлом,[128] по известному выражению. О чем, черт побери, вы толкуете?
— Ты что, не слушал меня?
— Слушал, но даже на милю с четвертью не приблизился к сути.
— О, Господи, я и забыла, что ты понимаешь только односложные слова… Если говорить простым языком, доступным даже тебе, случилось вот что. У меня был разговор с викарием, и он посетовал, каким тяжелым камнем лежит у него на душе забота о церковном органе, который уже при последнем издыхании, а заплатить ветеринару нечем. Он недавно получил от Джимми солидную сумму на починку церковной крыши, и если снова обратиться к нему с просьбой о деньгах, беды не оберешься, так он сказал. И что делать, черт побери, он ума не приложит.
Ты знаешь свою тетку, Берти. Сердце у меня мягкое, как масло, я всегда стараюсь рассыпать маленькие благодеяния на своем пути. Вот я и сказала викарию, что если он хочет без особых хлопот заработать немного денег, то пусть во время скачек поставит все до последнего гроша на лошадь Джимми по кличке Симла. И рассказала ему о кошке, чтобы он не сомневался, что дело — верняк.
— Но…
— Заткни глотку носком и слушай. Не можешь помолчать хотя бы полсекунды? Знаю, что ты хочешь сказать — ты отослал кошку назад. Но в тот момент я об этом еще не знала. Так вот, я все ему выложила, ничего не опасаясь, думая лишь о том, как он обрадуется своему счастью. Мне следовало бы знать, что священники по роду своей деятельности обязаны быть совестливыми, но тогда мне это не пришло в голову. Одним словом, он пошел к Джимми и все ему разболтал, и Джимми взбеленился. «Верните кошку хозяевам», — потребовал он и прибавил еще много всякой ерунды про то, как он изумлен и потрясен. Это бы еще ничего, пусть бы выложил все, что обо мне думает, и тем ограничился, так нет же. Он пригрозил, что, если кошку в течение ближайшего часа не возвратят Куку, он снимет Симлу с соревнований. Да, сэр, так и сказал, Симла не выйдет на старт, а, значит, прогорели все мои денежки, которые я поставила на эту лошадь.
— Но…
— Ну да, знаю, ты мне сказал, что отошлешь кошку назад, но я не была до конца уверена. А вдруг ты, взвесив все, сообразишь, от какого выгодного дела отказываешься, и передумаешь.
Я понял, о чем она толкует. Любой племянник, алчущий злата и не скованный, в противоположность Вустеру, честным, спортивным духом, именно так бы и поступил. Неудивительно, что она разволновалась. Я был рад ее успокоить.
— Все в полном порядке, родоначальница, — сказал я, — Билли Грэхем на пути к Кукляндии и, скорее всего, уже добрался до места.
— В комплекте с кошкой?
— С кошкой.
— И можно не беспокоиться?
— Во всяком случае, Симлу на старт выпустят.
— С моей души свалился груз, но невозможно без горечи думать о том, что я поставила не на верняк.
— Впредь послужит вам уроком, как портить лошадь перед скачками.
— Да, но это слабое утешение.
Наша беседа продолжалась еще некоторое время, так как тетки, завладев телефонной трубкой, неохотно с ней расстаются, но в конце концов трубка была положена, я перевел дух, открыл книгу «Дни нарциссов» и стал ее листать.
Содержимое ее оказалось еще менее пригодным для человеческого употребления, чем я ожидал. Чтобы сдержать подступившую тошноту, я отвернулся и увидел, как в этот момент в комнату из кухни входит Герберт Грэхем собственной персоной.
От неожиданности я прикусил язык. По моим представлениям, он должен был находиться в Эгсфорд-Корте, и его внезапное появление так ошеломило меня, что я не обратил внимания на боль.