Я решил проявить милосердие. Зачем топтать беднягу железной пятой? Правда, он вел себя крайне недопустимо, но многое можно простить человеку, который на протяжении одного дня лишился и дочери, и кошки.
— Забудем об этом, дражайший, — сказал я. — Всем нам свойственно ошибаться. Я от души прощаю вас. Если это небольшое недоразумение научит вас не торопиться с выводами, пока не проверены факты, значит, время потрачено не зря.
Я замолчал, сомневаясь, не слишком ли я взял высокомерный тон, как вдруг кто-то тихо сказал «мяу», и, опустив глаза, я увидел, что в комнату вошла кошка. Еще ни одна кошка на свете не выбирала более неподходящий момент, чтобы выйти пообщаться с компанией. Я смотрел на нее онемев, в безумной догадке, как те матросы на вершине Дарьена. Сжав в ладонях голову, чтобы на ней, чего доброго, не выросли голубиные крылышки[135] и не вознесли меня к потолку, я спрашивал себя, что же теперь будет? Ответ не заставил себя ждать.
— Ха! — воскликнул Кук, схватив в охапку и прижав свое животное к груди. Интерес к сбежавшей дочери он, похоже, совершенно утратил.
— Я же говорил вам, что кошку наверняка похитил Альпийский Джо, — торжествуя, сказал Планк. — Вот зачем он в тот день рыскал около конюшни. Выбирал удобный случай.
— Ждал своего часа.
— И ему нечего сказать в свое оправдание.
Планк был прав. Я не мог произнести ни слова. Оправдывать себя означало выставить престарелую родственницу перед судом света. Да они бы и не поверили, что я собирался вернуть кошку. Вы могли бы сказать, что я запутался в тенетах рока, если бы додумались до такого выражения, но когда это случается лично с тобой, тут уж не до выражений. Можете спросить в Дартмуре или Пентонвилле,[136] там подтвердят. Одна надежда, что Кук на радостях смягчится и отпустит меня с миром.
Но не тут-то было.
— Я буду настаивать на показательном приговоре, — заявил Кук.
— А пока не огреть ли мне его по голове моей тростью, — предложил Планк со свойственной ему бесцеремонной навязчивостью. — Лучше бы, конечно, зулусской дубинкой с шипами, но я оставил ее дома.
— Я бы попросил вас сходить за полицией.
— А что вы будете делать?
— Отнесу кошку Потейто Чипу.
— А если он тем временем удерет?
— Вы правы.
— Когда в Бонго на Конго ловят вора, его связывают и сажают в муравейник, а сами тем временем идут за уолла-уолла, что на местном диалекте означает «судья». И провинившемуся приходится несладко, если он не любит муравьев, а уолла-уолла уехал отдыхать на уик-энд, но в каждой жизни иногда идут дожди,[137] и надо было раньше думать, а потом уж воровать. Правда, у нас тут нет муравьев, но можно привязать его к дивану. Надо только вытянуть пару шнуров из штор.
— Давайте же скорее так и сделаем, как вы предлагаете.
— Хорошо бы еще сунуть ему кляп в рот. Не в наших интересах, чтобы он позвал на помощь.
— Мой дорогой Планк, вы все предусмотрели.
Я очень люблю приключенческие романы, и меня всегда интересовало, что ощущают их герои, когда злодей связывает их по рукам и ногам где-то ближе к середине книги. Теперь же я мог составить себе на сей счет представление, правда, только приблизительное, поскольку их обычно привязывали к бочке с порохом и сверху ставили горящую свечу, что, несомненно, придавало ситуации особую остроту.
От этого дополнительного развлечения я был избавлен, но все равно на душе у меня было не слишком легко. Особенно угнетал кляп— Планк вставил мне в рот свой кисет, втиснув его между верхними и нижними зубами, а от кисета так сильно отдавало африканским путешественником, что удовольствия мне это совсем не доставляло. У меня гора с плеч свалилась, когда раздались шаги, и я понял, что это Дживс вернулся после кутежа у миссис П. Б. Пиготт из Балморала, Мейфкинг-Роуд.
— Доброе утро, сэр, — приветствовал он меня. Увидев своего хозяина привязанным к дивану шнурами от штор, он не выразил никакого удивления, — он сохранил бы такую же невозмутимость, если бы обнаружил, что меня съел крокодил, как покойного Аберкромби-Смита, хотя в этом последнем случае у него, быть может, и вырвался бы вздох сожаления.
Дживс вынул кляп и освободил меня от пут, справедливо полагая, что свободу я предпочту плену.
— Вы завтракали, сэр? — спросил он.
— Да, — ответил я, — завтракал.
— Тогда, быть может, кофе, сэр?
— Прекрасная мысль. И сварите покрепче, — попросил я в надежде, что кофе отобьет вкус табака Планка у меня во рту. — А когда вы вернетесь, я поведаю вам повесть, которая заставит вас подпрыгнуть, словно вы сели на разъяренного Дикобраза.