«В глазах Англии и ее союзников самыми лучшими и единственно допустимыми условиями мира являются те, которые наилучшим образом гармонируют с честью и достоинством России, обеспечивая в то же время безопасность Европы и т. п.»
Поэтому 17 апреля русские представители отказались взять в свои руки инициативу предложений по третьему пункту; после заявления Рассела они убедились, что условия, предложенные представителями союзников, будут составлены в более русском духе, чем те, которые могла выставить сама Россия.
Но разве ограничение русских военно-морских сил «наилучшим образом гармонирует с честью России»? Поэтому Нессельроде в своем последнем циркуляре крепко держится признания Рассела от 26 марта. Он цитирует Рассела. Он спрашивает его, являются ли предложения от 19 апреля «самыми лучшими и единственно допустимыми»? Рассел выступает в роли заступника России накануне войны. Он выступает ее заступником в конце первого периода войны, за зеленым столом во дворце графа Буоля.
Таково было выступление Дизраэли против Рассела. Затем он объяснил как неудачи на театре войны, так и недовольство в самой стране противоречивыми действиями министерства, которое в Крыму действует в пользу войны, а в Вене — в пользу мира, сочетая воинственную дипломатию с дипломатизироранной войной.
«Я отрицаю», — воскликнул он, — «что для ведения войны достаточно взимать налоги и снаряжать экспедиции. Необходимо поддерживать дух народа. Но вы не можете этого сделать, так как вы постоянно убеждаете страну, что добиваетесь мира, что пункт, вокруг которого идет весь спор, в конце концов, сравнительно мелкого характера. На большие жертвы идут тогда, когда верят, что предстоит столкнуться с могущественным врагом. На большие жертвы идут, когда знают, что вовлечены в борьбу, в которой речь идет о славе страны, ее существовании и ее могуществе. Если же вы удваиваете или утраиваете подоходный налог, если вы отрываете людей от их семейных очагов и тащите на военную службу, если вы омрачаете английские сердца сообщениями о кровавых сражениях, если вы все это делаете, то народ не должен слышать, что весь вопрос заключается в том, будет ли Россия иметь на Черном море четыре или восемь фрегатов… Чтобы успешно вести войну, необходимо поддерживать дух не только своей страны, но и дух других государств. Будьте уверены, что пока вы апеллируете к другой стране, прося ее выступить в качестве посредника, эта страна никогда не будет действовать как ваша союзница… Лорд Пальмерстон уверяет, что он не заключит позорного мира. Благородный лорд ручается за самого себя, но кто поручится за благородного лорда?.. Вы не можете выбраться из затруднений посредством Венской конференции. Дипломатией вы лишь умножите опасности и трудности. Ваша позиция во всех отношениях ложная, и вы никогда не сможете вести успешно наступательной войны, не будучи поддержаны воодушевленным народом и союзниками, которые были бы убеждены в вашей решимости. Я хочу, чтобы палата сегодня вечером своим голосованием положила конец этой ошибочной двойственной системе, системе одновременно и войны и дипломатии, чтобы она открыто и недвусмысленно заявила, что время для переговоров прошло. Я полагаю, что никто из прочитавших циркуляр Нессельроде, не может сомневаться в этом».
Написано К. Марксом 28 мая 1855 г.
Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 247, 31 мая 1855 г.
Печатается по тексту газеты
Перевод с немецкого
К. МАРКС
ИЗ ПАРЛАМЕНТА: ДЕБАТЫ ПО ПРЕДЛОЖЕНИЮ ДИЗРАЭЛИ
Лондон, 29 мая. Гладстоновское красноречие никогда еще не находило себе более совершенного, исчерпывающего выражения, чем в его speech [речи. Ред.], произнесенной в четверг вечером. Изысканность и гладкость, пустая глубина, елейность не без ядовитой примеси, бархатная лапа не без когтей, схоластические оттенки и оттеночки, questiones и questioniculae [вопросы и вопросики. Ред.], весь арсенал пробабилизма с его казуистической совестью и бессовестными оговорками, с его не вызывающими сомнения мотивами и мотивированным сомнением, смиренная претензия на превосходство, добродетельная интрига, полная хитросплетений простота, Византия и Ливерпуль. Речь Гладстона вращалась не столько вокруг вопроса о войне и мире между Англией и Россией, сколько вокруг вопроса, почему Гладстон, еще недавно член ведущего войну министерства, стал ныне Гладстоном — приверженцем партии мира любой ценой? Он анализировал, он исследовал во всех направлениях границы собственной совести и с характерной для него скромностью требовал, чтобы Британская империя двигалась в рамках гладстоновской совести. Его речь поэтому имела дипломатически-психологическую окраску, которая если и вносила элемент совести в дипломатию, то- еще в большей степени — элемент дипломатии в совесть.