" Концерт кошачий был за кротость мне наградой. "
Концерт кошачий был за кротость мне наградой.
Призыв: «Казнить его!» — звучал мне серенадой.
Поповские листки подняли страшный гам:
«Он просит милости к поверженным врагам!
Вот наглость! Честными он нас считал, презренный!»
Раз барин в ярости — лакей исходит пеной.
Пономари в бреду, и ктиторы в огне.
Кадилом выбито стекло в моем окне;
Со всех кропил летит в меня вода святая,
Дождем булыжников мне крышу обдавая;
Они убьют меня, чтоб изгнан был мой бес!
Пока же изгнан я — по благости небес.
«Прочь!» — все булыжники гремят, скрипят все перья.
От этой музыки чуть не оглох теперь я;
Над головой моей весь день набат гудит:
«Убийца! Сжег Париж! Бандит! Злодей! Бандит!»
Но остается всяк руке судьбы покорен:
Они — белы как грач, я — точно лебедь черен.
3 июля
" Нет у меня дворца, епископского сана, "
Нет у меня дворца, епископского сана,
Доходов и пребенд, растущих неустанно;
Мне трона никакой не выставит собор;
Привратник в орденах мой не возглавит двор;
Чтоб пыль пускать в глаза порой простолюдинам,
Не появляюсь я под пышным балдахином.
Мне Франции народ — пусть в униженье он —
Великим кажется, я чту его закон.
Я ненавижу всех, кто рот заткнул народу,
За деньги никогда не стану я приходу
Показывать Христа, что написал Ван-Дик,
Не нужен мне ключарь, причетник, духовник,
Церковный староста, звонарь или викарий;
Не ставлю статуй я Петру, святой Варваре;
Не прячу я костей в ковчежце золотом;
Нет у меня одежд, расшитых серебром;
Привык молитвы я читать без всякой платы;
Я не в ладах с двором, и я вдовы богатой,
Бросающей гроши на блюдо у церквей,
Ни митрой не дивлю, ни ризою своей.
Я дамам не даю руки для поцелуя,
Я небо чту, и я живу, им не торгуя;
Нет, я не монсиньор, я вольный человек;
Лиловых я чулок не нашивал вовек.
Блуждаю лишь тогда, когда путей не вижу,
И лицемерие глубоко ненавижу.
Нет лжи в моих словах. Душа моя чиста.
Сократа в узах чту не меньше, чем Христа.
Когда на беглеца натравливают стаю, —
Пусть он мне лютый враг, я все ж его спасаю;
Над дон Базилио презрительно смеюсь;
Последним я куском с ребенком поделюсь;
Всегда за правду в бой я шел без колебанья
И заслужил себе лишь двадцать лет изгнанья;
Но завтра же готов все сызнова начать.
Мне совесть говорит: «Иди, борись опять!» —
И повинуюсь я. Пусть сыплются проклятья, —
Я выполню свой долг. Вот почему мне, братья,
Епископ Гентский сам в газете говорит:
«Так может поступать безумец иль бандит».