— Правильно, — сказал возчик. — А там я вас доставлю к почтовой карете, а почтовая карета доставит вас туда… куда понадобится…
Так как для возчика (звали его мистер Баркис) это была длинная речь — я уже заметил в одной из предшествующих глав, что он был темперамента флегматического и отнюдь не словоохотлив, — я предложил ему, в знак внимания, пирожное, которое он проглотил целиком, точь-в-точь как слон, и его широкая физиономия осталась такой же невозмутимой, какою была бы в подобных обстоятельствах физиономия слона.
— Это она их делала? — спросил мистер Баркис, ссутулившийся на передке повозки и упершийся локтями в колени.
— Вы говорите о Пегготи, сэр?
— Вот-вот. О ней, — сказал мистер Баркис.
— Да, она делает всякие пирожные и все для нас готовит.
— Да ну? — вымолвил мистер Баркис.
Он выпятил губы так, будто собирался свистнуть, однако не свистнул. Он сидел и смотрел на уши лошади, словно увидел там что-то до сей поры невиданное; так сидел он довольно долго. Затем он спросил:
— А любимчиков нет?
— Вы говорите о блинчиках, мистер Баркис? — Я решил, что он не прочь закусить и явно намекает на это лакомство.
— Любимчиков, — повторил мистер Баркис. — Она ни с кем не гуляет?
— Кто? Пегготи?
— Да. Она.
— О нет! У нее никогда не было никаких любимчиков.
— Вот оно как! — сказал мистер Баркис.
Снова он выпятил губы так, как будто собирался свистнуть и снова не свистнул, но по-прежнему смотрел на уши лошади.
— Так, значит, она, — сказал мистер Баркис после долгого раздумья, — так, значит, она делает все эти яблочные пироги и стряпает все что полагается?
Я отвечал, что так оно и есть.
— Ну, так вот что я вам скажу, — начал мистер Баркис. — Может, вы будете ей писать?
— Я непременно ей напишу, — ответил я.
— Так. Ну, так вот, — сказал он, медленно переводя взгляд на меня. — Если вы будете ей писать, может не забудете сказать, что Баркис очень не прочь, а?
— Что Баркис очень не прочь, — наивно повторил я. — И это все, что я должен передать?
— Да-а… — раздумчиво сказал он. — Да-а-а… Баркис очень не прочь.
— Но вы завтра же вернетесь в Бландерстон, мистер Баркис, — сказал я и запнулся, вспомнив о том, что я тогда буду уже очень далеко, — и сами сможете передать это гораздо лучше, чем я.
Однако он, мотнув головой, отверг это предложение и снова повторил свою прежнюю просьбу, с величайшей серьезностью сказав:
— Баркис очень не прочь. Вот какое поручение.
Я охотно взялся его выполнить. В тот же день, дожидаясь кареты в ярмутской гостинице, я раздобыл лист бумаги и чернильницу и написал такую записку Пегготи: «Дорогая моя Пегготи. Я приехал сюда благополучно. Баркис очень не прочь. Передай маме мой горячий привет. Твой любящий Дэви. P. S. Он говорит, что непременно хочет, чтобы ты знала: Баркис очень не прочь».
Когда я взял это дело на себя, мистер Баркис снова погрузился в глубокое молчание, а я, совершенно измученный всеми недавними событиями, улегся на мешке в повозке и заснул. Я спал крепко, пока мы не прибыли в Ярмут, который показался мне таким незнакомым и чужим, когда мы въехали во двор гостиницы, что я сразу распрощался с тайной надеждой встретить кого-нибудь из членов семейства мистера Пегготи, — может быть, даже малютку Эмли.
Карета, вся сверкающая, стояла во дворе, но лошадей еще не впрягали, и благодаря такому ее виду казалось совершенно невероятным, чтобы она когда-нибудь отправилась в Лондон. Я размышлял об этом и недоумевал, что станется в конце концов с моим сундучком, который мистер Баркис поставил на мощеном дворе возле шеста (он въехал во двор, чтобы повернуть свою повозку), и что станется в конце концов со мной, когда из окна, в котором висели битая птица и части мясной туши, выглянула какая-то леди и спросила:
— Это и есть юный джентльмен из Бландерстона?
— Да, сударыня, — ответил я.
— Как фамилия? — осведомилась леди.
— Копперфилд, сударыня, — сказал я.
— Это не то, — возразила леди. — Ни для кого с такой фамилией не заказывали здесь обеда.
— Может быть, Мэрдстон, сударыня? — сказал я.
— Если вы мистер Мэрдстон, то почему же вы называете сначала другую фамилию? — спросила леди.
Я объяснил этой леди положение дел, после чего она позвонила в колокольчик и крикнула:
— Уильям, покажи ему, где столовая!
Из кухни в другом конце двора выбежал лакей и, по-видимому, очень удивился, что показать столовую он должен всего-навсего мне.
Это была большая, длинная комната с большими географическими картами на стене. Вряд ли я почувствовал бы себя более бесприютным, если бы эти карты были настоящими чужеземными странами, а меня забросило судьбою в одну из них. Мне казалось непростительной вольностью сидеть с шапкой в руках на краешке стула у двери, а когда лакей накрыл стол скатертью специально для меня и поставил судки, я, должно быть, весь покраснел от смущения.