Как видит читатель, это – правительственная программа. Ее именно осуществляет Столыпин своим знаменитым аграрным законодательством по 87 статье. Эту же самую программу формулировал Пуришкевич в своих аграрных тезисах (20-ое заседание, 2 апреля 1907 г., стр. 1532–1533). Эту же самую программу по частям защищали и октябристы, начиная с Святополка-Мирского в первый день прений по аграрному вопросу (19 марта), кончая Капустиным («крестьянам нужна земля в собственность, а не в пользование, как это предлагается» – 24-ое заседание 9 апреля 1907 г., с. 1805 – речь Капустина встречена аплодисментами правой «и части центра»).
В программе черносотенцев и октябристов нет и намека на защиту докапиталистических форм хозяйства, например, на прославление патриархальности земледелия и т. п. Защита общины, имевшей весьма еще недавно горячих сторонников среди высшей бюрократии и помещиков, окончательно сменилась ярой враждой к общине. Черносотенцы становятся вполне на почву капиталистического развития, рисуют безусловно программу экономически-прогрессивную, европейскую; это необходимо особенно подчеркнуть, потому что у нас очень распространен вульгарный и упрощенный взгляд на характер реакционной политики помещиков. Если либералы нередко изображают черносотенцев шутами и глупцами, то надо сказать, что такая характеристика гораздо более применима к кадетам. Реакционеры же наши отличаются чрезвычайной ясностью классового сознания. Они прекрасно знают, чего они хотят, куда они идут, на какие силы они рассчитывают. У них нет ни тени половинчатости и нерешительности (по крайней мере, во второй Думе: в первой была «растерянность» – у господ Бобринских!). У них ясно чувствуется связь с вполне определенным классом, привыкшим командовать, оценившим верно условия сохранения своего господства в капиталистической обстановке и отстаивающим свои интересы беззастенчиво – хотя бы это стоило ускоренного вымирания, забивания, выселения миллионов крестьян. Реакционность черносотенной программы состоит не в закреплении каких-либо докапиталистических отношений или порядков (в этом отношении все партии в эпоху второй Думы стоят уже, в сущности, на почве признания капитализма, как данного), а в развитии капитализма по юнкерскому типу для усиления власти и доходов помещика, для подведения нового, более прочного, фундамента под здание самодержавия. Противоречия между словом и делом у этих господ нет: наши реакционеры тоже «люди дела», как говорил Лассаль про немецких реакционеров в отличие от либералов.
Как относятся эти люди к идее национализации земли? например, к той частичной национализации с выкупом, которой требовали кадеты в первой Думе, оставляя – подобно меньшевикам – собственность на мелкие участки и создавая государственный земельный запас из остальных земель? не уловили ли они в идее национализации возможности укрепить бюрократию, упрочить центральную буржуазную власть против пролетариата, восстановить «государственный феодализм» и «китайщину»?
Напротив, их приводит в ярость всякий намек на национализацию земли, и они борются против нее так, как будто бы заимствовали свои доводы у Плеханова. Вот вам правый помещик, дворянин Ветчинин. «Я думаю, – говорил он в 39-ом заседании, 16 мая 1907 г., – что вопрос о принудительном отчуждении должен быть решен в отрицательном смысле с точки зрения правовой. Сторонники этого мнения забывают, что нарушение прав частных собственников присуще тем государствам, которые стоят на низкой ступени общественного и государственного развития. Стоит только нам вспомнить московский период, когда нередко отбирались земли у частных собственников на царя и передавались затем приближенным царя и монастырям. К чему привело такое отношение правительства? Последствия были ужасны» (619).