Если можно найти какую-нибудь ошибку в поведении Центрального комитета и парижских рабочих по отношению к этим «людям порядка», начиная с 18 марта и до момента их исхода, то эта ошибка заключалась в чрезмерной умеренности, граничившей с нерешительностью.
Посмотрим теперь на оборотную сторону медали! После неудачи своего внезапного ночного нападения на Монмартр партия порядка в начале апреля начала свою регулярную кампанию против Парижа. Винуа, бежавший из Парижа, получает от Тьера большой крест ордена Почетного легиона за то, что он положил начало гражданской войне декабрьскими приемами, за хладнокровное истребление взятых в плен солдат линейных войск и за подлое убийство нашего храброго друга Дюваля. Галиффе, сутенер женщины, столь известной своими бесстыдными маскарадными костюмами на оргиях Второй империи, хвастается в официальной прокламации трусливым убийством нескольких парижских национальных гвардейцев вместе с их лейтенантом и капитаном, предательски захваченных врасплох. Жандарма Демаре наградили орденом за то, что он, как мясник, изрубил рыцарски великодушного Флуранса; об «ободряющих» подробностях его смерти Тьер торжествующе сообщил Собранию. С чудовищно нелепым упоением мальчика с пальчик, играющего роль Тимура-Тамерлана, Тьер отказался признать за людьми, «взбунтовавшимися» против его карликового величия, все обычные права воюющей стороны, даже право «неприкосновенности перевязочных пунктов».
Когда Коммуна опубликовала 7 апреля свой декрет о репрессиях, в котором объявлялось, что ее обязанность защищать себя от каннибальства версальских разбойников и требовать око за око и зуб. за зуб, — тогда расстрелы версальских пленных были приостановлены, хотя и не прекратилось зверское обращение с пленными, о которых Тьер говорит в одном из своих бюллетеней, что
«никогда опечаленный взор честных людей еще не видел более бесчестных представителей бесчестной демократии».
Но как только Тьер и его генералы — герои декабрьского переворота — узнали, что декрет Коммуны был лишь простой угрозой, что были пощажены даже шпионы-жандармы, пойманные в Париже переряженными в национальных гвардейцев, и полицейские, схваченные с разрывными бомбами, — тотчас же стали в массовых масштабах применяться прежние методы, которые применяются и по сей день. Национальные гвардейцы, сдавшиеся в Бель-Эпине превосходившему их по численности peloton [взводу. Ред.] конных стрелков, были затем расстреляны поодиночке сидевшим верхом на лошади капитаном этих стрелков; дома, в которых укрывались солдаты парижских войск и национальные гвардейцы, жандармы окружали, обливали керосином и поджигали; обугленные трупы были извлечены впоследствии парижскими санитарными отрядами; гибель в редуте Мулен-Саке национальных гвардейцев, предательски захваченных врасплох и заколотых штыками в своих постелях (коммунары, захвачены врасплох, сонными, в своих постелях); кровавая расправа (массовые расстрелы) в Кламаре, расстрел на месте пленных, носивших форму линейных войск, — все эти подвиги, о которых развязно повествует Тьер в своих бюллетенях, представляют собой лишь отдельные эпизоды этого мятежа рабовладельцев! Но не нелепо ли приводить отдельные факты зверской жестокости перед лицом нынешней гражданской войны, затеянной версальскими заговорщиками среди развалин Франции по самым низким мотивам классового своекорыстия, перед лицом бомбардировки Парижа, которая ведется под покровительством Бисмарка, на глазах у его солдат! Небрежный тон, в каком Тьер сообщает обо всем этом в своих бюллетенях, подействовал на нервы даже газеты «Times», не отличающейся особенной чувствительностью. А впрочем все это, как говорят испанцы, «в порядке вещей». Вся борьба господствующих классов против классов производящих, когда они угрожают их привилегиям, изобилует такими же ужасами, хотя никогда еще в ней не проявлялась такая чрезмерная гуманность со стороны угнетенных и лишь в редких случаях проявлялась такая крайняя низость их противников... Тьер всегда придерживался старой аксиомы средневековых странствующих рыцарей, что всякое оружие хорошо в борьбе против плебея.