По странной прихоти природы, у самых плохих братьев — самые лучшие сестры. Работящие молодые люди, которые рано встают и трудятся в поте лица, наделены сестрами, которые вежливы с ними только тогда, когда просят денег. Элизабет мечтала о том, чтобы дорогой Натти стал великим человеком. Она надеялась, что чистый воздух и отсутствие развлечений усмирят рано или поздно его разгулявшиеся нервы. Ей было отрадно слушать, как он подметает. Конечно, в их словаре не нашлось места слову «обслуга». Элизабет стряпала, Натти занимался уборкой.
Через несколько дней после того, как Клара Фенвик и лорд Долиш, каждый сам по себе, отбыли в Америку, Элизабет Бойд села на кровати и отбросила пышные волосы. За окном пели птицы, сквозь жалюзи светило солнце, а главное — жалобно мяукал Джеймс, требовавший завтрака в половине девятого.
Она вскочила, набросила на хрупкие плечи розовый халатик, сунула маленькие ножки в голубые шлепанцы, зевнула и пошла вниз. Налив Джеймсу молока, она постояла на траве, вдыхая утренний воздух.
Ей был двадцать один год, но подслеповатый наблюдатель принял бы ее за ребенка. Только глаза и подбородок свидетельствовали о том, что перед вами — взрослая, решительная девушка. Глаза у нее, при очень светлых волосах, были карие, очень яркие, смелые и веселые; подбородок — небольшой, но чрезвычайно четкий.
Словно зоркий сторож, она смотрела, чтобы соседский щенок не вылакал молоко. Когда это случалось, кот глядел беспомощно и жалобно. При всей любви к щенку, справедливая Элизабет не могла потворствовать разбою.
День был прекрасный и тихий. Джеймс, допив молоко, стал умываться. С ближнего дерева, липы, осторожно спустилась белка. Из сада доносилось жужжание пчел.
Элизабет любила тихие дни, но опыт научил ее не доверять им. И точно — судя по звукам, что-то приключилось с водой. Вернувшись в кухню, она открыла кран. Появилась тонкая струйка, потом послышалось бульканье. Да, воды нет.
— Ах ты, Господи! — вскричала Элизабет и направилась к лестнице. — Натти!
Ответа не было.
— Натти, миленький!
Наверху кто-то заворочайся. Через некоторое время Клод Натком Бойд явил миру свое лицо с исключительно низким лбом и ничтожным подбородком. Утреннее солнце раздражало его, он заворчал.
Надо сказать, что Натти соответствовал эвклидову определению прямой — у него была только длина. Он рос и рос, пока к двадцати пяти годам не стал окончательно похожим на водоросль. Лежа он походил на шланг. Пока он раскручивался, пришла Элизабет.
— Доброе утро! — сказала она.
— Который час? — глухо отозвался он.
— Девятый. Погода — прекрасная. Птицы щебечут, пчелы жужжат, тепло. В общем, все замечательно.
Натти искоса посмотрел на сестру. Что-то она слишком распелась.
— Прямо-таки всё?
— Ну… воды опять нету.
— А, черт!
— Да, не везет нам.
— Мерзкое место! Когда ты скажешь этому Флаку, чтобы он там починил?
— Когда его встречу. А пока оденься, пожалуйста, и сходи к Смитам с ведерком.
— В такую даль!
— Меньше мили.
— И ведро обратно тащить! Да, прошлый раз меня укусила собака.
— Наверное, ты пригнулся, они этого не любят. Держись прямо, браво…
Натти просто взвыл от жалости к себе.
— Ну, что это! Будишь ни свет, ни заря, гонишь за водой, когда я еле жив, и еще хочешь, чтобы я держался, как тамбурмажор!
— Миленький, лежи, сколько хочешь. А я без воды не обойдусь. Такая уж я, избалованная.
— Надо найти человека для всей этой пакости.
— Как мы будем ему платить? Я еле-еле справляюсь. И вообще, скажи спасибо…
— …что у меня есть крыша над головой. Знаю, знаю. Можешь не напоминать.
Элизабет вспыхнула.
— Какая же ты свинья! Я хотела сказать: «что ты носишь воду, рубишь дрова»…
— Что? Дрова?!
— Это образ. Я имею в виду, «работаешь на свежем воздухе». Очень полезно.
— Не замечаю.
— Ты гораздо спокойней.
— Нет.
Она встревоженно взглянула на него.
— О, Натти! Неужели ты… что-нибудь видел?
— Мне снились обезьяны.
— Мне часто снится всякая чушь.
— За тобой гналась по Бродвею обезьяна во фраке?
— Не волнуйся, это пройдет. Поживешь еще немного здесь…
— Да, надеюсь — немного. Уже две недели, как умер дядя, скоро что-нибудь сообщат.
— Ты думаешь, он оставил нам деньги?
— А как же еще? Мы — его единственные родственники. Я ношу в его честь это омерзительное имя. Я поздравлял его с Рождеством и с днем рождения. Знаешь, у меня предчувствие, сегодня получим письмо. Сходи-ка на почту, пока я таскаю воду. Могли бы послать телеграмму, между прочим.
Элизабет пошла одеваться, заметно погрустнев. Деньги были очень нужны, но жаль, что умер дядя, которого она любила, несмотря на его странности. А еще жаль, что брат снова примется за старое.
Думая все это, она взглянула в окно. Натти понуро плелся к калитке. Вдруг он уронил ведро; видимо, потревожила его одна из здешних питомиц. Когда он ведро поднял, за изгородью появился сосед, мистер Прескот. Тот слез с велосипеда и чем-то махал. Должно быть, он ездил на почту и захватил их корреспонденцию.
Натти взял ее. Прескот исчез. Натти выбрал и вскрыл одно из писем, постоял и побежал к дому, задыхаясь и бормоча. Глазки у него сверкали яростью.
— Миленький, что случилось? — вскричала заботливая сестра.
— Дядя! Двадцать фунтов!.. Мне — двадцать фунтов, а остальное — какому-то Долишу!
Элизабет молча взяла письмо. Только что она сокрушалась, что брат получит деньги. Теперь она кипела гневом, что он не получил их. О себе она забыла.
На дядю сердиться бесполезно, думала она. Он слишком старенький, да и умер. Вот на этого Долиша… Она представила себе коварного проходимца с черными усами, ястребиным носом и неприятным взглядом. Именно такой человек только и ждет, чтобы вонзить когти в бедного дядю. До сих пор она не знала ненависти, но сейчас ненавидела лорда, который несколько часов назад ступил на американскую землю, чтобы ее увидеть.
Тем временем Натти шел по воду. Вот она, жизнь. При такой беде тащись чуть не целую милю, улещивай собаку и неси обратно полное ведро. Представьте, что героя греческой трагедии послали за чем-то в лавочку. Кто такой Долиш? — гадал он. Чем он угодил дяде? Как подольстился к нему, что такое он сделал?
Стряпая завтрак, сестра тревожно ждала брата. Наконец он появился, щедро расплескивая воду. С первого взгляда было ясно, как он страдает.
— Который час? — спросил он, упав в кресло.
— Половина десятого.
— Сейчас этот гад звонит слуге. Примет ванну, наденет золотое белье и отправится в банк…
Потянулся печальный день. Не смея тревожить брата, Элизабет помыла посуду и прибрала в доме. Потом она пошла к пчелам. Потом стала готовить обед.
За обедом Натти сказал: «Сейчас этот гад ругает слугу. Принес не то шампанское», — и погрузился в молчание.
Элизабет снова занялась хозяйством. К четырем часам она устала и пошла к себе отдохнуть — но уснула.
Вернулась она, когда солнце село, пчелы летели обратно, в улей. Брата нигде не было. Видимо, решил погулять. Она пошла в дом и только к восьми догадалась, что он сбежал в Нью-Йорк.
Лорд Долиш сидел в квартире Гейтса. Был вечер, одиннадцатый час второго дня после исхода Натти. Пэр Англии задумчиво курил, глядя на столик, где лежало письмо.
Город понравился ему, но и утомил. По неопытности он захотел увидеть сразу все интересное и, вернувшись, решил лечь пораньше, чтобы восстановить равновесие; но задумался о письме.
Прибыв в Америку, он тут же написал мисс Бойд. Не напишешь — окажешься грабителем вдов и сирот; отдашь все — обидишь Клару. Значит, делим наследство.
Но не тут-то было. Перед ним лежал ответ. Мисс Бойд наотрез отказалась от денег. Этого он не предвидел. Что же делать? Думая об этом, он выкурил не одну трубку и как раз начинал очередную, когда услышал звонок.
Отворив дверь, он увидел исключительно длинного субъекта в смокинге. Это его удивило. К нему заходил только Том, лифтер, родившийся в Англии. Больше он здесь никого не знал. Но загадка разрешилась, когда гость спросил: