Вот что знает любой художник, для которого элементы часто оживают, кроме того, в царстве только одного цвета (при максимальном абстрагировании от формы) «математическая» математика и «живописная» математика принадлежат к совершенно разным мирам. Если к одному яблоку добавляют все увеличивающееся число других, то количество их возрастает и их можно сосчитать вместе. Но если к одному желтому добавлять все больше и больше желтого, желтый цвет не усилится, а ослабеет (что мы имеем в начале и что остается в конце, невозможно сосчитать).
Горе постигнет того, кто доверяет исключительно математике — разуму.
Фундаментальный закон, который определяет метод работы и энергию как художника «с предметом», так и художника «беспредметного», абсолютно одинаковы.
Нормальная абстрактная живопись происходит из того же источника, традиционного для всех искусств: из интуиции.
Во всех этих случаях разум играет одну и ту же роль: он лишь сотрудник, независимо от того, идет ли речь о воспроизведении объектов, — только это вторичный фактор.
Художники, которые называют себя «чистыми конструктивистами» предпринимали различные попытки, чтобы создать чисто математическую базу. Они старались создать «сверхвременные» чувства (интуицию) для того, чтобы служить нашему «разумному» веку соответствующему ему средствами. Они забыли при этом, что есть два сорта математики. И, кроме того, они никогда не обладали способностью создать ясную формулу, которая могла бы соответствовать всем пропорциям в живописи. Поэтому они должны были либо создавать бедную живопись, либо же корректировать ум средствами «вневременной» интуиции.
Анри Руссо сказал однажды, что его живопись часто успешна тогда, когда он слышит внутри себя особо отчетливо «голос своей покойной жены». Я советую моим ученикам учиться мыслить, но делать живопись лишь тогда, когда они слышат «голос их покойной жены».
Геометрия. Почему живопись, в которой «геометрические» формы могут быть узнаны, называется «геометрической», в то время как живопись, в которой узнаются растительные формы, не называется «ботанической»?
Или можно ли в действительности назвать живопись «музыкальной», если в ней на холсте изображена гитара или скрипка?
Некоторых «абстрактных» художников порицают за их интерес к геометрии. Когда я изучал анатомию в художественной школе (к которой я испытывал небольшую склонность, так как у нас был плохой профессор анатомии), мой учитель Антон Ашбе говорил мне: «Ты должен знать анатомию, но перед мольбертом ты должен забыть о ней».
После века пейзажа, после его «благосклонного приятия» пресса, публика и художники неожиданно заразились новой боязнью, неожиданно начав все больше и больше писать «натюрморты». Пейзаж — это хотя бы что-то живое (живая натура), говорили в это время; новый тип природы неслучайно называли «мертвой».
Однако художникам нужны были непритязательные, молчаливые, крайне незначительные объекты. Как молчаливо яблоко рядом с Лаокооном{64}!
А круг еще более молчалив! Гораздо больше, чем яблоко. Наш век не идеален, но среди всяких «новаций» или же среди новых человеческих качеств должно знать, как оценивать эту возрастающую способность слышать звук в полной тишине. И именно поэтому шумный человек был заменен более молчаливым пейзажем, а сам пейзаж — натюрмортом, еще более молчаливым.
Еще одна ступень позади. В наши дни в живописи точка порой выражает больше, чем человеческое лицо.
Вертикаль, соединенная с горизонталью, производит почти драматический звук. Контакт между острым углом треугольника и кругом создает не меньший эффект, чем палец Бога, касающийся Адама у Микеланджело{65}.
И если пальцы — это не только анатомия или физиология, но больше — живопись; треугольник и круг не есть просто геометрия, но больше — живопись. Бывает также, что временами молчание говорит громче, чем шум, что немота приобретает отчетливую красноречивость.
Абстрактная живопись сможет, конечно, в добавление к так называемым точным геометрическим формам употребить неограниченное число так называемых свободных форм, и односторонне первичный цвет сможет использовать бесконечное количество неистощимых тонов — каждый раз в гармонии с задачей, которую несет в себе образ.
Это новое мироощущение, которое начинает развиваться в людях, достаточно сложно и может завести нас слишком далеко. Позвольте добавить с этой точки зрения, что этот новый дар дает возможность человеку потрогать под шкурой натуры ее сущность, ее «содержание».