В целом, Марк напрямую контактировал с природой, словно охотник или даже животное. Временами я чувствовал, что природа и сама рада видеть его.
Вся природа вдохновляла его, особенно животный мир. Там существовало взаимное соответствие между художником и его «моделями», и поэтому Марк мог «проникать» в жизнь животных. И это была жизнь, вдохновлявшая его.
Так, он никогда не тонул в деталях, и для него животное всегда представлялось одним из элементов всеобщего, порой даже не самым существенным. Он «конструировал» картину как художник, а не как «рассказчик». И это являлось причиной того, что он никогда не был «анималистом». Он всегда вдохновлялся великим органическим целым, так сказать природой в общем. Тут лежит объяснение оригинальности мира, создаваемого Марком, который другие безуспешно пытались повторить.
Впоследствии, со временем его активность менялась, особенно по некоторым направлениям. Я думаю, что ныне крайне трудно найти кого-нибудь, кто был бы обозлен или оскорблен при виде на полотне ярко-желтой коровы, ультрамариновой голубой лошади, вермильоно-красного льва. Тогда же публика «громила стены» и впадала в ажиотаж от таких «гримас», которые стремились «эпатировать буржуа» и оскорбляли ее. Люди чувствовали себя обруганными, что, право, лучше, чем плеваться на наши картины.
Они не понимали того, что эти краски и эти формы, которые составляли сущность этой «отвратительной манеры», есть «насилие над природой», где натура и чисто художественные средства позволяют создать особый мир Марка. Фантастический, но и реальный мир.
Можно спросить: «Когда вы еще видели синих лошадей?» И редко особо предрасположенная личность сможет ответить тихим и прерывающимся голосом: «Но… временами, вечером, при заходе солнца, черные кони часто выглядят синими». — «Что за шутка, однако же!»
Время было трудным, но героическим. Мы писали наши картины. Публика плевалась. Сегодня мы пишем картины и публика говорит: «Как мило!» Такое изменение вкусов не значит, что время стало полегче для художников.
Вместо прямого и естественного контакта с искусством новые трудности и новые препятствия возникали каждый день и находили место между произведением и зрителем. Так, люди с предубежденным мнением не видели немецких источников искусства Марка, так сказать, «немецкого духа», и потому не считали его живопись истинно немецкой. Я же вижу в нем «немецкие корни», потому что Марк любил свою страну. По моему мнению, в данном случае «национальный дух» тождественен универсальному человеческому источнику.
Марк и я глубоко погружались в живопись, хотя, впрочем, только живопись не была достаточна для нас. В то время я планировал «синтетическую книгу», которая бы излучала веру, «разрушая стены», которые существовали между одним и другими искусствами, между официальным и отвергаемым искусством и, в конечном итоге, доказывала, что вопрос искусства не есть исключительно лишь форма, но и художественное содержание также. Разделение искусств, их изолированное существование внутри небольших «ящиков» с высокими, жесткими и светонепроницаемыми стенами, было для моего ума одним из лишенных будущего и опасных последствий «аналитического» метода, задавливающего «синтетический» в науке и делающего то же самое и в искусстве. Последствия этого были жестокие, они порождали зауженные точки зрения и чувствования, лишенные всякой свободы восприятия, которая грозила им смертью.
Моя мысль заключалась, к примеру, в том, что различие между «официальным» и «этнографическим» искусством не имеет особых причин для существования; эта вредная привычка не ощущать органический внутренний корень искусства, что ниже внешнего различия форм, могла в целом стать результатом всеобщей утраты взаимного действия между искусством и жизнью человечества. Похожим является различие между искусством детей — «дилетантов» — и «академическим» искусством — постепенное различие между «совершенными» и «несовершенными» формами — что скрывает их силу выражения и их общий корень.
Сегодня такая идея не покажется особенно новой, ведь прошло уже двадцать пять лет с того времени. Но, говоря взаправду, стоит сказать, что такая точка зрения не изменилась сильно в основном, и «вопрос формы» еще удушает художественное содержание (смотри, к примеру, вопрос о «возможности нефигуративного искусства»).