— А знаете, — сказал самоубийца, поглядывая на собеседника из-за громадной кости отбивной котлеты, которую он обсасывал, — если бы жена моя знала о нашем условии, она бы отказалась от денег.
— Почему? Господи! Почему?
— Потому что она меня любит. Если бы ей предложили на выбор меня, каков я есть — нищий, выгнанный с завода за забастовку, попавший под надзор полиции — или кучу золота — будьте покойны — ха-ха! — она выбрала бы меня.
— Но раз вы уже утонете, — рассудительно возразил антрепренер, — ей уж выбора не будет.
— Если она узнала бы, что я утонул — это убило бы ее, — разнеженно прошептал самоубийца, одним взмахом салфетки утирая жирные губы и крупную слезу в уголке глаза.
— Однако раньше вы об этом не думали? — съязвил антрепренер.
— Раньше у меня было только одно чувство — голод. Тогда уж ни о чем не думаешь. А раз человек сыт — он добрее и не прочь подумать о своих ближних.
Полное лицо спасителя налилось кровью.
— О, черрт? — испуганно вскричал он. — Не раздумали ли вы топиться?
Худой опустил голову и задумался.
— Нет, пожалуй… Дело такое, что раздумать нельзя. В сущности, что изменилось с тех пор, как вы меня оттащили от перил моста? Только то, что я сыт и в кармане лежит золотой?
— Конечно, конечно, — подхватил антрепренер. — Только и всего. А завтра вы опять будете голодны, а если начнете есть, то через неделю от золотого ничего и не останется.
— Ну, нет, — глубоко задумавшись, покачал головой самоубийца. — На этот золотой можно сделать лучше: поехать в другой город и поступить на завод.
— Глупости! Глупости!!! Кто вас там примет? Везде полные штаты даже с избытком.
— Это ничего… Если хороший мастер — его всегда возьмут. А я, по механическому делу — о-о, какой дока!
— Все равно, если под надзором полиции — через месяц опять вылетите и опять голодать будете. Уж поверьте-с.
— Почему же? Буду жить скромненько… Для семьи… Полиция меня и не будет трогать. Накоплю деньжонок… Вы знаете, такой мастер, как я, может до ста рублей вырабатывать? Ей-Богу. Можно половину проживать, половину откладывать. Да жене если купить машинку, она шить будет — смотри, тоже две красненьких набежит. А там сынишка у меня поднимется — славненький пятилеток — к тому времени и в гимназию его отдать будет не трудно. Пусть и он не хуже других. А там университет… Не справимся сами — уроками поможет.
— Как же… дожидайтесь! Знаем мы эти студенческие уроки… На сапоги не хватит!
— Отчего же… Он у меня парнишка крепкий. Выбьется. А там, смотри — доктором будет или податным инспектором…
— Нет-с! Не будет! Не будет он податным инспектором!! Это, батенька, не так легко!
— Почему?
— Почему? Отдавай мне мои десять рублей — вот почему! Ишь ты, какой! То топиться, а то в инспекторовы отцы лезет. Подавай денежки!
Худой человек почесал щеку, подумал немного и, сунув руку в карман, вынул золотой.
— Нате… получайте, пожалуй. Обойдусь как-нибудь и без них.
— Обойдешься?! Интересно это мне знать: как обойдешься?
— Ну как-нибудь… Можно в автомобильный гараж поденно поступить — моторы чинить… Я в этом маракую. Перебиться немного, скопить на дорогу, а там опять на оседлое место, на завод. Да… пожалуй, так и придется сделать…
— Швейная машинка!! — заревел спаситель, стуча кулаками по столу. — Податной инспектор?! Кукиш с маслом!! Если так — иди опять топись! Черт с тобой… И страховать тебя не буду — пусть жена твоя с голоду подохнет!
— Зачем же ей подыхать с голоду, благодушно улыбнулся самоубийца. — Даст Бог, выкрутимся.
— Выкрутишься….Вот свяжись с дураком…
Антрепренер посмотрел с омерзением на мечтательное лицо худого человека и сказал с целью как-нибудь побольше уязвить его:
— Ты небось. и тогда ломался, когда у перил стоял… Все равно не прыгнул бы.
— Нет, прыгнул, — возразил самоубийца. — Вот вам крест, прыгнул бы.
— У-у, р-рожа! — зарычал с ненавистью антрепренер. — Так теперь-то чего не хочешь?!!
— Да, может, обойдусь. Выхожусь…
— Говорю тебе, не выходишься! Топился бы лучше уж, гадина омерзительная.
— Чего ж ругаться… Не виноват же я, что планишки некоторые теперь появились.
— Пла-анишки! А почему на мосту планишков никаких не было?
— Почему, да почему… Откуда же мне знать, почему?
Один недоумевал сдержанно, лениво. Другой — злобно, бешено сверля противника разгоряченными тридцатью тысячами, налитыми кровью глазами.
— Почему? Ну почему?
И никто из них даже не поглядел на скромно лежавшие на тарелках остатки жареной рыбы, ветчины и огрызок отбивной котлеты с картофелем.