– Мой труд – мои рассказы. Не виноват же я, что за них так мало платят.
Он был прав, но только отчасти. За литературный труд Бете платили достаточно. Достаточно для того, чтобы быть сытым и иметь свой угол, но мало, конечно, чтобы вести жизнь «сноба», которую он любил. Легкую, веселую, пьяную жизнь с литературным досугом от нечего делать. Бета презирал многое из того, на что необходимо было сжаться, чтобы не погибнуть. В этом отпрыске старого дворянского рода было много от его предков, проматывавших свое состояние по цыганским таборам. Только Бета тратил не деньги, а свой талант, свою исключительно нежную душу.
За свои владивостокские годы Бета написал много рассказов и стихотворений. Почти все это сохранилось у его поклонников и поклонниц. Собственно, на его долю – на Дальнем Востоке – выпала большая удача. Почти каждая его строка попадала в цель, находила восторгающееся сердце. Его стихи шли к читателю еще до напечатания – переписывались и береглись. Много рукописей Беты имеется у В. Н. Иванова, у В. А. Ивановой, у М. В. Щербакова и О. Н. Бари. Есть они и в других местах.
Бета любил дарить стихи. Он знал, что их будут беречь, может быть, больше, чем его самого. А, быть может, он чувствовал, что эти лоскутки теперь пожелтевшей бумаги, – переживут его. Бета часто говорил о смерти. В творчестве Беты и в судьбе его стихов есть нечто роднящее его с другим большим поэтом, в годы революции тоже жившим в Сибири. Говорю о Георгии Маслове.
В моей первой книжке стихов, которая вышла во Владивостоке в 21 году, я посвятил Бете стихотворение. Но крепко я никогда не любил его, он меня – тоже. Мое ироническое отношение к его скорбям и мучениям сердило его. В свою очередь, меня раздражала его элегичность.
Близкими друзьями его были – Михаил Щербаков и Всеволод Иванов, а еще ближе – те веселые и шумные молодые люди, с которыми он проводил ночи в портовых кабачках и барах Владивостока. Много вреда принесли ему эти кабачки!
По утрам я часто встречал Бету, и обычно он был в подавленном состоянии. Лицо кривилось, левая щека подергивалась. У моря, – а оно шумело угрожающе под высоченным обрывом, – Бета раз сказал мне:
– Знаете, – (мы так и не перешли на «ты», хотя много раз пытались сделать это и неоднократно пили на брудершафт), – знаете, мне сегодня так тяжело, что я плакал!
Я пожал плечами.
– В этом признаваться надо женщинам. Чем я могу утешить вас? Не умею!
Мы расстались почти врагами. Бета никогда не мог простить мне этих слов. Но я тогда мог сказать ему лишь эти слова. Не говорить же пошлости: «Не пейте, не шляйтесь по ночам черт знает где», «обрабатывайте свои стихи», «работайте». В сказанных мною словах была злость любви, досады, сознание своего полного бессилия изменить что-либо в этом человеке.
Последний раз я встретился с Бетой в 23 году, зимой. Владивостоком в то время уже владели большевики и мы оба превратились в безработных и нищих. Все-таки я жил более сытно, чем Бета. Из его друзей в городе уже никого не осталось – все бежали.
В эту ночь Бета ночевал у меня, а жил я в ту пору в пяти верстах за городом, в районе бухты Улисс, в кирпичном крепостном домике, пострадавшем от японских гранат. В эту ночь по кровле моего жилища гремел тайфун, а утро неожиданно пришло весенне-тихое, солнечное, снежное. Мы пошли в город. Когда поднялись на сопку, откуда был виден Владивосток и море, – глазам стало больно от неистово блестящего, только что выпавшего снега.
Встали и дышали, и в этом было большое наслаждение. Дышали тишиной и холодом.
Через неделю Бета бежал из Владивостока и благополучно добрался до Харбина. Мы получили от него два письма, оба полные бодрости и радости. Менее чем через год бежал в Харбин и я. В тот день, когда, проблуждав тайге и сопках девятнадцать дней, я вышел к железной дороге и сел в поезд, Бета покинул Харбин, направляясь в Шанхай. Оттуда он уехал в Европу.
Н. Берберова в «П.Н» пишет, что она хотела повидать Бету. В Марселе, на вокзале назначена была встреча, но поэт не пришел. Пришел приятель Беты и передал: Бета болен, прибыть не может.
В 1924 (или 25) году Бета так писал нам об этом несостоявшемся свидании:
– Через Марсель проезжали две поэтессы – Берберова и Одоевцева. Они хотели меня видеть и пригласили прибыть на вокзал, но я не пошел, потому что стыжусь жалкого вида своего костюма.
Это письмо Беты, с приветами друзьям, было в то время напечатано в «Рупоре». Тогда мы смеялись: «Чудак, все такой же, как и был. „Лихой гусар!“» Теперь же с горечью в душе я думаю так:
– Будь у него, бедного, его коричневый английский костюмчик, в котором он щеголял во Владивостоке, он бы пришел на вокзал, – и тогда жизнь его, быть может, сложилась бы иначе. Ведь мог же Бета явиться ко мне в своей ужасной растерзанной шинели, мог же просто попросить денег… Почему же у него не хватило на это мужества в Марселе? Несчастный, милый выродок!