Образ*
Я вижу свет. Я слышу жизни шумы.
Вот блеск стекла. Вот голос за окном.
Я чувствую себя. Я чувствую, за стулом
У занавески край шевелит сквозняком…
Но будет вот что: станет непонятным
И книги шрифт, и кожа на руке.
И я уйду – без подписи, невнятно.
Как запах лип.
На сквозняке.
Соседство*
Тогда лицо повесят в галерее,
А дух возьмут служить в библиотеках,
И будут говорить о Гулливере, –
И на лицо придет смотреть аптекарь.
Но я живу ведь. Просто существую
И так же затрудняюсь каждый день.
А ветер вешний дует и пустует,
И облака плывущие – в слюде…
Вот я, как нищий, стыну без вниманья,
Вот я шофер, который без лица,
И я солдат и по-солдатски ранен, –
И нет героя, нету подлеца.
Ах в жизни все рассеянно и просто –
Соседа замечаешь ли зрачки?
И только иногда движенья рослых,
И только иногда мелькнут очки.
И знаете ли: дух, который спрячут,
Которым будут любоваться строго, –
Он так тоскует и ребенком плачет,
Глазами вашими расстроен!
«Какой-то голос постоянный…»*
Какой-то голос постоянный
Меня зовет по вечерам.
Гляжу на полусвет стеклянный,
На белый крест беленых рам.
Пожалуй, я (иначе кто же?),
Тюремно мрачен и тосклив,
Глядит, так на меня похожий,
Брезгливо рот перекосив…
«И ветер развевает флаги…»*
…И ветер развевает флаги,
Показывая их цвета.
Не город, а какой-то лагерь,
И лагерная суета.
И тут же возле, с ними рядом,
Солдатский косолапый ряд.
Японцы, угольные взглядом,
Опять насмешливо глядят…
Написанное в тайфун*
I
Как же придумать приятные нежности?
Медленный взгляд устремляя на вас?
Ласково смотрится женская вежливость,
Кружится ветренная голова.
Словом, надумал: не стоит влюбляться, –
Как отвечают: увы, не танцую;
Так же когда-то безмолвные прятались
В зелени статуи и статуи…
Горд, как араб, и забавно неловок, –
Да, неудачливый и лицедей!
Лучше забыть о беседках лиловых,
Зелени гипсовых голых людей.
Может, труднее, но все-таки лучше –
Мимо бессонниц и ломанных рук
Лучше пройтись, посмотреть и послушать,
Как занимаются мукой вокруг.
II
В такую погоду,
Изменит походку
Ленивый, и тот.
Но снова красиво
Летящее сивое,
Червленность цветов
В погоду такую
Все дома, тоскуют,
И сонно в домах.
И шорох окрестный,
Ветровые песни
И будто набат, –
Все залпы просторов,
Все жалобы споров
Мы слышим, не злясь.
К диванной подушке,
Дремотно потушен,
Сощурился взгляд.
Доброе сердце*
Пожалуй, буду много лет
Искать забавы в наблюденьях…
А может, старый пистолет
Окажется, как избавленье.
И соберет троих зевак
Мой труп бульварный, но печальный.
Истому смертную в глазах
Прикроют старенькою шалью.
Отдаст платок с сутулых плеч
Не очень трезвая девица:
Есть все-таки кого жалеть,
Есть все-таки чему дивиться.
И буду жалостно глядеть,
Припоминать: ужель любила?
И вот, примчавшись, светит медь
Больничного автомобиля.
Возьмутся тут привычных два
И под руки и под колена,
И неживая голова
Опять покажет изумленье.
Наступят те, трудясь, на шаль,
Упавшую от их движений.
И будет им еще мешать
Рук неживое положенье.
И та, пьяна, поднимет вещь,
Пыль отряхнет, плечо оденет
И побредет – куда, Бог весть,
И у прохожих спросит денег…
Газетная хроника*
Мне только проехать в какой-нибудь город
И к столику сесть у трактирных дверей,
Почудится, – верю, – медлительный голос
Потерянной Музы моей!
Она улыбнется, она обопрется
О стол, у которого я.
И глаз мой ответно, прищурясь, смеется,
Стола различая края.
И серьги, и голос, и острые ногти,
И запах дождевика, –
И радость дождю и застекленной копоти
Так велика!
Выходим на сырость, находим машину,
Дрожащую потным стеклом.
Отважная женщина, пьяный мужчина,
Кому же сидеть за рулем?
И станет кидать нас, нести перекрестком,
Окликивать – всем на виду!..
И вот на мосту не рассчитаны доски,
Перила падут…
И в речке холодной, той глинистой речке,
Сентябрьски легкой, простой,
Весь мокрый, стеная, ползу, изувечен,
Чтоб лечь мне с подругой, с сестрой.
Мы пьяные были, и я был пьянее,
А пьяным дорога легка.
Но странно, зачем же несчастие с нею,
И так изменилась щека?