Потом он все-таки нашел меня, мой барон. Жиль де Фор. Так его звали. И сейчас его так зовут. Да я и хотела, чтоб он меня нашел. У него тогда были сумасшедшие глаза и тонкие красные губы — как две змейки. Он искал меня, но никто не говорил ему, где я. Он велел схватить пастуха Жиля, когда тот гнал стадо мимо замка. Он показал ему щипцы и раскаленную маску с шипами, и Жиль испугался. Барон приехал один, без слуг, без воинов. Он плакал и звал меня в замок А мне так хотелось в замок, но я боялась отца. И я сказала, что не поеду. Тогда он сказал, что убьет отца. Он стоял и грозил, а я знала, что он его не тронет. Это сейчас он зол и морщинист, а тогда был статен и весел, только бледен так же, и губы были такие же тонкие, словно две змейки. Он вернулся в замок, а на следующий день я прибежала к нему сама. Отец сошел с ума и спалил кузню. Но что мне отец! Я любила своего барона, он хохотал и говорил: «Ведьмочка моя». И мы были счастливы год за годом, и было таких лет десять. А потом он поехал воевать гроб Господень.
Вернулся через год совсем больным. Горел весь и сох, а тут еще рана на бедре открылась — воспаленная, незалеченная. Смердела так, что стоять рядом никто не мог, слуги воротили носы, а лекарь сказал, чтоб звали капеллана. А я приходила к нему, ласкала его. И водила рукой над раной. И вот так вот рубила воздух рукой. Сбрасывала вторгшуюся чужую силу. Сбрасывала. И рана затянулась, жар спал, и своя сила вернулась в его тело. А от меня ушла моя. Вся сила моя и красота моя, и молодость — все в эту рану ушло навсегда.
И мой жар пропал, и руки мои уже не исцеляют, и дух мой не властен над человеком и зверем. А он, встав, сказал: «Уйди, Урсула. Ступай к отцу. Ты стала старой и безобразной». Я была молода, пока во мне жила моя сила. Мать моя до сорока восьми лет была свежа, как девочка, и осталась бы такой, но лесничий графа Турпена застрелил ее из арбалета, когда она собирала травы у Круглого озера. А я превратилась в старуху за те дни, что лечила моего тонкогубого. Я заплакала и пошла к отцу, но он прогнал меня. «Ты не дочь моя, ты баронова подстилка, — кричал он, — а дочь моя Урсула давно умерла. Она была молодой. А ты — гнусная старуха. Посмотри, как ты безобразна». И взял меня за шею и наклонил над бочкой с водой, которая стояла у крыльца еще с тех пор, как я жила там, и я увидела свое лицо и испугалась, а он все наклонял мою голову, и лицо мое уже касалось тухлой воды, а пальцы его, как клещи, сдавили затылок. Но мимо проходил Жиль, пастух. Он отбил меня у старика. Но и Жиль не узнал меня. «Оставь старуху, Кола», — сказал он отцу. Я подошла к нему ближе и сказала, что я Урсула. Та самая, что спасла его от укуса гадюки, та, которую он все это время тайно любил. «Урсула умерла, — сказал пастух. — Я сам убил ее».
Я вернулась в замок. Но барон не допустил меня к себе. Разрешил жить в дальней башне, в сыром ее низу. И велел меня кормить. С тех пор я живу без любви. Кому нужна любовь старой ведьмы..
Пьер боялся шелохнуться.
— А завтра смерть, вечный покой, вечные муки. — В голосе старухи появились злобные нотки. — Барон теперь женится на племяннице этого борова Бийона. Я всегда не любила попов, а этого ненавижу. Подлый аббат требует моей смерти, я знаю. Но они просчитались! Ненависть вернула мне силу, я выйду отсюда и убью их всех, убью, убью… — Старуха выла высоким голосом, и Пьера охватил ужас.
— Я снова чувствую жар в моих руках, — шипела Урсула и тянула к нему скрюченную лапку.
Он вздрогнул от ожога. Старуха сидела неподвижно. На его колене расплывалось пятно горячей смолы, упавшей с факела.
И вдруг на Пьера нахлынуло неистребимое, сумасшедшее желание рассказать кому-нибудь, хотя бы этой нахохлившейся мегере, тупо смотрящей во мрак, рассказать все-все: о неповторимом запахе кулис; о черной клеенке эсэсовских плащей на площади Этуаль; о том, как рвутся легкие, когда бежать уже не можешь, но бежишь; о том, как опустели глаза Базиля, когда Буше принес известие о смерти Колет; о том, как умирал Базиль и свистело его простреленное горло; о драгоценной коричневой тетради; об испуганных объятиях Бланш; о Люс, которая звонко смеялась и говорила: «Я сегодня бабочку поймала — во-от такую», — и показывала неподвижными руками.