— Пара столетий? Из другого времени? — На этот раз глаза округлил режиссер Кукс.
— Это правда, — сказал Пьер. — Но, ради Бога, скажите, какой у вас век?
Все растерянно молчали. Первым откликнулся Аристарх Георгиевич:
— Если вы только не шутите, то я вам отвечу: пятый век Великой эпохи.
— Скажите, э… а от Рождества Христова это как выглядит?
Монах посмотрел на Пьера с удивлением и ответил:
— Понял, понял. По предложенной вами шкале получается… ага, двадцать пятое столетие, семьдесят восьмой год. Я не ошибся? — Он оглянулся на толпу.
— Двадцать пятое! — закричал Пьер. — Все-таки двадцать пятое! Вы не обманываете меня? Нет? Боже правый, значит, машина… значит, Дятлов… мы… — И он замолк, жадно озирая обступивших его людей.
— А вы в таком случае из какого века, если, простите, это не секрет? — Аристарх Георгиевич от нетерпения переступал с ноги на ногу.
— Никакого секрета. Я из двадцатого. Вот так прямо к вам…
Реджинальд Кукс присвистнул:
— Экая даль. — Он робко тронул Пьера за рукав, словно желал убедиться, что беседует не с призраком. Потом осмелел и потрепал гостя по плечу. Потом потянул за полу куртки, словно хотел проверить прочность ткани. — Н-да. Надо бы отдать вас в хорошие руки. Аристарх Георгиевич, любезный, свяжите нас с Агентством по туризму.
— Сию минуту. — Помреж снял сверкающий шишак и, пристроив его под мышкой, крупно зашагал прочь. Все между тем сделались очень ласковыми к Пьеру. Морис де Тардье положил ему руку на плечо и говорил, что глубоко сожалеет о холодности их первой встречи там, на поляне. Алисия крутила пуговицу на куртке Пьера и восклицала:
— Подумать только! Ну просто не могу себе представить!
Тут снова показался Аристарх Георгиевич. С ним шел молодой человек в белой блузе и белых штанах. Он приветливо глянул на Пьера.
— Меня зовут Гектор. Мне выпала честь сопровождать дорогого и почетного гостя, многоуважаемый…
— Пьер Мерсье, — сказал Пьер.
— …многоуважаемый Пьер Мерсье. А сейчас не желаете ли отдохнуть с дороги?
Они шли по красной каменной галерее. Сквозь щели густо лезла трава. Провал слева внизу — сплошное зеленое буйство. «Джунгли какие-то», — думал Пьер.
— Такой пейзаж нынче моден, — пояснил Гектор. Второй день этот голубоглазый красавец сопровождал Пьера повсюду.
— Скажите, я сделал ошибку? Мне не следовало прилетать?
— Нет, Пьер, вы не сделали ошибки, — ровно, дружелюбно сказал Гектор. — Я представлю вас членам Совета, вашему делу дадут ход. А вы пока отдыхайте.
Показалась низкая дверь из рассохшихся досок, схваченных коваными железными полосами. Гектор взялся за ржавое кольцо. Из открывшейся темноты пахнуло погребной сыростью.
— Прошу, — сказал Гектор.
Пьер согнулся и шагнул. Еще шаг. Брызнул свет. Большой белый мяч летал под низким синим небом. Несколько девушек бросились к ним навстречу.
— Это Пьер, — сказал Гектор. — Он из двадцатого века.
Всеобщий вздох изумления. Но не чрезмерного, как показалось Пьеру. Одна — кареглазая, красивая — подошла ближе. Впрочем, они все были красивыми. Пьер растерянно молчал.
— Меня зовут Полина, — объявила кареглазая. — Или просто Ина.
— А меня Елена, — сообщила смуглянка в голубой тунике. — Если хотите, Ена.
— Пьер.
— Да, я уже знаю.
— Откуда?
— От Гектора. Он только что вас представил.
— Ох, правда.
Его окружили, забросали вопросами:
— Вы видели когда-нибудь Пруста? А правда, что Набоков всегда жил в гостиницах? А Маяковский… Лорка Фолкнер… Бруно Травен… Глешоу? Впрочем, нет — Глешоу жил позже. А Хлебников? О, Хлебников!
— Да Бог с вами, — отбивался Пьер, — я многих этих имен и не слышал. Я, знаете ли, далек от литературы. Пруста, правда, читал, но видеть не мог — он умер за пару лет до моего рождения. И вообще, я ведь всю жизнь, если не считать войны, прожил в одном городе, в Париже…
— Париж! — вздохнула Полина. — Ах, вы расскажете нам о тогдашнем Париже. — Она тронула его за руку, приблизила лицо и, горячо глядя прямо в глаза, произнесла с чувством: — «Пьер, правду скажи мне, скажи мне правду, я должна, я хочу все знать!»
Пьер испуганно отшатнулся.
— Да что вы, голубчик! Это же Превер. О нем вы слышали?
— Превер? — обрадовался Пьер. — Жака Превера я знал, однажды даже пил с ним вино, — добавил он тихо, но в это время другая девушка, та, что спрашивала о Маяковском, запрокинув лицо, спасаемое от чрезмерной красоты слегка вздернутым носом, вдруг продекламировала: