— Листратка в селе был? — спросил Сторожев.
«Вот оно!» — пронеслось в мыслях, и вдруг, точно окаменев, Лешка ответил:
— Был. У матери был.
— И ты тоже?
— И я.
— Та-ак, Алексей Григорьевич. С братцем, значит, повидались. Расставались, целовались?..
— Что же мне с ним в избе, что ли, стреляться? И так еле держится, — повторил Лешка Листратовы слова. — Довоевались, мать-перемать, мать…
Сторожев испытующе посмотрел на Лешку, но тот спокойно сидел в седле, перебирая поводья.
— Куда он поехал? — как бы невзначай обронил Петр Иванович.
— Листратка-то? Он к Грязному поехал.
«Не врет!» — решил Сторожев и торопливо приказал:
— Ну, вали, ребята, на Грязное, может, поймаете воробья. А я в село заеду. И ты со мной, Лешка, поедешь, негоже тебе за братом гоняться.
Ехали молча. Лешка мысленно видел Листрата, медленно ведущего жеребца.
Петр Иванович обернулся к Лешке.
— Жива мать-то? Все хрипит? Когда должок отдаст? Ты поторопи.
Лешка промолчал.
— Слышь, тебе говорю. Все вы на долги падки, а как отдавать — жметесь!
— Что ты, разбогатеешь, что ли? — грубо пробормотал Лешка.
— Что ты сказал? — переспросил Сторожев и остановил лошадь.
Лешка обогнал Сторожева и повернулся к нему лицом. Вдали удалялся на рысях отряд; его застилала снежная пелена.
— То и сказал, — взорвался Лешка, — жаден ты очень! Нечего над старухой издеваться. Пожалеть человека надо.
— Пожалей вас, собак, — вспыхнул Сторожев, и левая щека его дернулась, — вы нам головы снимете! Пожалели вас в семнадцатом году, да вот теперь никак не разделаемся!
Он дрожащими пальцами полез в карман, достал кисет, свернул цигарку, закурил и, глубоко вдохнув дым, окончил:
— Вашего брата не жалеть, а учить надо!
— Кто это вас выбрал в учителя? — Лешка задохнулся. — Учитель… Таких учителей красные к стенке десятками ставят, чтоб не учили.
Сторожев охнул и выронил цигарку. Рот его свело судорогой.
— Ах ты, сволочь! — рявкнул он. — Наслушался братца! Мало тебя били, получи еще.
Он взмахнул плеткой и огрел ею Лешку по лицу сверху вниз. Потом, подобрав поводья, тронул кобылу и через плечо бросил:
— Умней будешь, сукин сын, Сеченый!
«Сеченый, — промелькнуло в мыслях у Лешки. — «Сеченый, Сеченый! — вспомнил он крики мальчишек. — … Сеченый, э-э-э, Сеченый!»
Лешка, еще не остывший от возбуждения, поглядел вслед Сторожеву и подумал: «Один на один, трахну — и конец ему».
Но возбуждение внезапно прошло. Лешка почувствовал, что ему стало легко и свободно, а то, что так мучило его, разрешилось очень просто и, главное, очень скоро.
— Подлюга, — пробормотал он, размазывая по лицу кровь, — ишь ты, как крепко стеганул. Тяжелая рука какая!
Поздно вечером у Молчановского хутора Лешка нагнал Листрата.
— Ну? — Листрат заметил на лице брата багровую полосу и все понял.
— Поедем, — глухо отозвался Лешка. — Сдаюсь.
Над седым туманом пробивалась утренняя тусклая заря, когда Лешка и Листрат увидели вдали силуэт элеватора. Он подмигивал им красным глазом, показывая дорогу к близкому и желанному отдыху.
Лешка молча ехал впереди Листрата. Листрат крутил белокурый ус.
— Не боишься?
— Нет, — просто ответил Лешка, — один конец!
— Как же это ты его не убил? Я бы не выдержал. Ты что, пожалел его, что ли?
Лешка поравнялся с Листратом.
— Мне, Листратка, в спину ему не хотелось стрелять. Я его поймать хочу. В глаза его погляжу и застрелю. Мне ему в глаза охота поглядеть, когда он подыхать будет.
И вот элеватор совсем близко.
Лешка остановил кобылу, снял шапку, карабин, револьвер и отдал Листрату.
— Держи, — сказал он надтреснутым голосом и добавил: — Ты, Листратка, мне руки свяжи. Христом-богом молю. Свяжи, а то боюсь — назад поверну…
Листрат увидел серьезные, умоляющие глаза брата, вынул из кармана запасной ремень к седельной справе и крепко связал за спиной руки брата.
— Готово, — ухмыльнулся он, — поехали.
Глава шестая
Однажды утром — было это в начале февраля — Фрол Петрович сказал Наташе, что идет к вдовой сестре в Грязное помочь по хозяйству, может быть, задержится, наказал блюсти дом, ребятишек Андрея Андреевича не бросать на произвол судьбы, прилежно ухаживать за оставленной красными кобылой. Потом посидел, помолчал, отвесил три поклона в сторону божницы, захватил узелок с хлебом и тремя луковицами и ушел.