И… сгинул!
Блещет звезда, заглядывая в оконце. Аксинья стонет и скрипит во сне зубами. Петух закричал; росно, прохладно, над речкой повис пар.
Глава десятая
Пятого марта в Каменку прискакал гонец.
Загнанная лошадь его закачалась, едва он успел взойти на крыльцо штаба, и пала.
Конник был бледен, одежда его была покрыта грязью, клочьями вылезли из-под шапки волосы.
Он вручил Антонову пакет от Горского.
«Второго марта, — читал Антонов вслух письмо собранному наспех активу, — в Кронштадте образовался временный революционный комитет матросов, красноармейцев и рабочих, который объявил себя властью. Генерал Козловский принял командование обороной крепости. Восстание требует созыва Учредительного собрания, Советов без коммунистов и свободной торговли. Армия во главе с Ворошиловым послана на усмиренье».
— Я был в Кронштадте, — закричал Антонов, — не возьмут, суки, матросов! Братцы, скачите по селам и деревням, объявляйте весть!
И загудели в селах набаты, созывая народ, и пронесся от края до края клич: «Наш Питер! Конец коммуне».
По улицам ходили разодетые люди, густо перло самогонным духом — пили ведрами.
— Теперь хлеб нечего беречь, раз власть на всей Расее наша!
Девки, озорно играя плечами и притопывая, пели прибаски:
А другая отвечала:
В Дворики в самый разгар гулянья приехал из Каменки матрос Бражный из сторожевского Вохра. У братвы его шапки с зелеными лентами, брюки клеш, вооружены до зубов, лошади — огонь! Они скакали по селу, помахивая плетьми, заигрывая с девками, орали похабные песни. Около двора Данилы Наумовича их остановил начальник милиции Илья Данилович:
— Батька к обеду приглашает.
Бражный поломался для важности, но согласился; братва двинулась в дом. Данила Наумович надел суконную синюю поддевку, навесил медаль, — он тоже не лыком шит, у государя императора с другими волостными старшинами побывал, удостоился высокой милости. Сапоги его скрипели и пахли дегтем, всех своих дочерей и снох — розовых, сытых — усадил Данила Наумович за стол. Меж ними разместились матросы, прижимались к ним, гладили толстые ляжки, потели.
Первый стакан поднял Данила.
— За победу, братья матросики, — елейно сказал он, — чтобы, значит, во веки веков!
— Ур-ра! — гаркнул Бражный и ущипнул жену Ильи.
Та взвизгнула. Илья нахмурился, но сдержался: пойди скажи поперечное словцо дорогим гостям!
— Кронштадт — это ж что?! — похвалялся Бражный, никогда ни в Кронштадте, ни в матросах не бывший. — Эт-то же крепость, бастион… Да там братва своя в доску. Р-раз — и вся Россия к чертям, два — и нет ничего! Вот что такое Кронштадт! — заключил он.
Совсем захмелевший, пьянствовавший уже в пятом или седьмом селе, Бражный обнял жену Ильи и заплакал.
Илья обиделся, полез в драку; его быстро утихомирили.
Данила Наумович, выпив через меру, развеселился и пошел в пляс.
В окна лезли любопытные, пересмеивались; девки, мальчишки, расплющивая носы о стекла, смотрели на веселье.
— По такому делу, — кричал Данила Наумович, — молебен бы отслужить!
— Д-давай сюда попа, — заорал проснувшийся Бражный, — я из него, кудлатого, котлету сделаю! Пускай панихиду служит, бог с ним!
Отрядили конника за попом. Тот примчался быстро — его подгонял плеткой верховой.
На молебен пришел Сторожев. Поп и дьякон долго шептались с ним: дескать, какую власть поминать?
Сторожев, понаторевший в церковных делах, в три счета составил многолетие «народному герою Антонову со братией своей» и «неустрашимому воинству крестьянскому».