Вот почему сапожник так обиделся на небрежное приветствие прокатившего мимо на телеге Капора:
— Эй, Фильчик, привет!
Фильчик чуть со стыда не сгорел от такого оскорбления и тут же принялся изобретать хитроумнейшие планы, как бы отомстить Капору. Между тем он то и дело поглядывал на дорогу: не нагонит ли его кто-нибудь из знакомых, который мог бы пригласить Фильчика к себе на телегу. А уж о том, чтобы его пригласили, Фильчик позаботится. Но кто это там, в зеленой господской бричке? Это катит на тройке храпящих рысаков Ференц Хорвати, мулиньский управляющий. Правда, он не один, рядом с ним сидит еще и волостной писарь Холеци. Но не беда, найдется в их экипаже место и для Фильчика! Поэтому, когда бричка поравнялась с сапожником, он громко окликнул седоков:
— Эгей, ваша милость, постойте!
Управляющий заметил мастера и приказал кучеру придержать лошадей.
— Что вы хотели нам сообщить?
Молодой мастер (Фильчик, о котором я в свое время уже писал как о старике *, в дни описываемых здесь событий был еще молодым, веселым и добрым малым лет тридцати) тут же принялся на чем свет стоит ругать своего попа:
— Вы только подумайте, что вытворяет этот хомяк в сутане!
Хорвати, как истый протестант, страстно ненавидел католических попов и страх как любил делать им всяческие неприятности. Поэтому он сразу же заинтересовался.
— Поп? Ну, что он там опять натворил?
— А вот что, ваша милость. Знаете вы Дёрдя Суханского?
— Как же! Лет десять тому назад он у меня резчиком по дереву работал.
— Представьте себе, наш поп вот уже шестой день отказывается его хоронить.
— Черт побери! Шестой день?! Интересное дельце. Да как же это церковная община-то терпит?
Фильчик потупил свою косматую голову.
— А что же тут поделаешь?
— Ах он, такой-сякой! — распаляясь, воскликнул управляющий и гневно засверкал очами. — Безобразие! Об этом нужно будет доложить куда следует. Скандал поднять на всю Венгрию. Вы вот что, Фильчик! Садитесь-ка ко мне в экипаж да расскажите обо всем поподробнее!
Фильчик взобрался в коляску. Но, достигнув своей цели, он моментально переменил тон, словно тема, так разбередившая управляющего, вдруг надоела ему; теперь он стал скучающе пожимать плечами, отчего висевшие у него на шее кордовской кожи сапожки покачивались из стороны в сторону.
— А, пустяки это все! — пренебрежительно заявил Фильчик. — Стоит ли об этом рассказывать?
— Как? — запальчиво воскликнул управляющий. — Это, по-вашему, пустяки? Самоуправство и возмутительное хамство, подлежащее наказанию! И что же он говорит?
— Говорит, что канон не позволяет, — безразличным голосом отвечал Фильчик, беспокойно ерзая на неудобном переднем сиденье.
— Канон? Хотел бы я, черт побери, взглянуть на этот канон. Нет, не может быть. Есть, вероятно, какая-то другая причина…
— Возможно, — лениво протянул Фильчик.
— Может быть, Суханский в лютеранство перешел?
— Не-ет…
— Самоубийством покончил?
— Ну, что вы!
— Не ходил исповедоваться?
— Бог весть…
— Но ведь поп-то ссылается хоть на какой-нибудь предлог? Почему он отказывается хоронить?
Фильчик улыбнулся ехидно, как это делают великие юмористы, и с наивной, глуповатой миной выпалил:
— Одна-то причина есть, господин управляющий. Ведь этот самый Суханский не умер еще.
Тут писарь Холеци так расхохотался, что от смеха у него даже слезы на глаза навернулись.
— Ну и шельма ты, Фильчик, черт бы тебя побрал!
Управляющий же Хорвати просто рассвирепел от глупой выходки сапожника и в первый миг хотел попросту вышвырнуть его из экипажа, но тут же одумался, найдя, что приличнее будет принять все за шутку.
Поэтому он тоже улыбнулся и, хлопнув Фильчика по макушке, констатировал:
— Молодое вино бродит у тебя в котелке, сынок.
— Пройдоха, — заметил Холеци. — Пешком не хочется ему шагать, вот он и придумал, как к нам в коляску забраться.
Фильчик состроил покаянную рожу.
— Ваша правда, господа, — признался он. — Болен я. Все тело как в огне горит. А так попроситься, подвезите, мол, — неловко. Между тем я ведь едва на ногах стою. Сапоги вот эти будто в шесть пудов весом сделались. Думал уж, не донесу их. Упаду где-нибудь. А надо, хоть умри, к сроку поспеть к заказчику.
— Куда это?
— В загородный лес, у девятого дуба к востоку…
— Как, как?
— Туда нужно доставить…
— Под дерево?
— На дерево, на сучок велено повесить.
— Гм, а как же деньги за работу?..
— Также посредством дерева будут выплачены.
— Да что ты говоришь?!
— Согласно договору причитающиеся мне деньги, семь форинтов серебром, должны находиться в птичьем гнезде.
Деловые разговоры Фильчик всегда вел на этом удивительном «коммерческом» жаргоне.
— Что-то очень уж загадочно все это, — усомнился управляющий, опасавшийся нового подвоха. — Выходит, твой клиент и незнаком тебе совсем?
— Как же? Знаком! Кальман Круди. Это он сделал заказ.
— Ах, вон оно что! Ну конечно! Круди, он может такое выдумать. Все понятно!
— Погоди-ка, Фильчик! Что-то ты нескладно говоришь? Эта же дамские сапожки — смотри, какие крохотные! — сделал вдруг открытие Холеци.
— Так точно! — подтвердил мастер, не без гордости взирая на свое произведение. — Отличные сапожки. Как-то ночью Круди приносит мне бархатный башмачок и требует, чтобы я по нему колодку для сапожек изготовил…
— Бархатный башмачок? Черт побери, кто же в здешних краях ходит в бархатной обуви?! — Управляющий, постукивая крышкой своей пенковой трубки, задумался. — Бархатные башмачки есть только у нашей баронессы, да, пожалуй… — Он не договорил и, ударив себя по губам, оборвал фразу.
— Знаю, кого ты имеешь в виду, — промычал писарь.
— Молчи ты, молчи. Я подумал о «лесной фее», Холеци! Но ведь это невозможно. Как же смог Круди-то к ней подобраться?
— Очень даже просто, — стоял на своем Холеци. — Черешенка, которую однажды скворец отведал, петуху уже сама собой в клюв свалится.
— Что верно, то верно! Скворец, говоришь? И петух! А хороша черешенка-то! А? — Управляющий прищелкнул языком. — Воздушное создание! А? Что скажешь, Холеци?.. Сколько пальцев дал бы ты за нее на отсечение? Эй, Фильчик, свят-свят, что с тобой?!
Глаза сапожника дико вращались в орбитах, губы дергались, а из груди вырывались страшные хриплые звуки.
— Конец мой пришел! — простонал тот в ответ. — Ох, умру сейчас! Будто огонь по жилам разливается. Сейчас всех перекусаю! Гам! — зарычал он и угрожающе заскрежетал зубами.
— Может быть, остановимся, ополоснем его свежей водичкой?
— Нет, нет, ни за что! Боюсь я воды!
Управляющий и Холеци многозначительно переглянулись.
— А давно ты так плохо себя почувствовал?
— Вчера уже мне было не по себе. Больше поэтому я и в город-то иду. Хочу тамошнему доктору показаться. А сегодня мне совсем скверно. И ведь укусила-то она меня неглубоко, будто ногтем кто царапнул.
— Укусила? Кто? — испуганно закричали в один голос Хорвати и Холеци.
— Как «кто»? Разве я еще не сказал вам? Собака Мельникова! Позавчера.
Этих слов обоим перепугавшимся господам было больше чем достаточно. Словно ветром сдуло их, — с такой поспешностью выпрыгнули они из коляски.
Кучер сперва и не заметил ничего. Обернулся только, когда услышал доносящийся откуда-то непривычно издали голос своего барина:
— Погоняй, Янош! Вези его поскорее к лекарю! — А Яношу — что? Он знай себе погоняет.