Толик еще всхлипывал, стараясь успокоиться, еще гладил его по макушке Коля Суворов, добрая душа, еще не вернулась в класс Изольда Павловна, зачинщица тяжкого испытания, еще бродили над головой тугие тучи, но неожиданно, в какую-то минуту, Толику вдруг стало хорошо и ясно.
Исчезла вдруг тяжесть, неодолимая тяжесть, которую он таскал на себе столько дней, ему стало легче дышать — будто после долгих дождей взошло в нем его собственное, маленькое солнце.
Толик поднял голову.
Больше всего боялся он, что ребята станут смотреть на него жалеючи, но нет. Его подбадривали. Ему кивали — без улыбок, серьезно. Мол, хвост морковкой, старик!
И Толик улыбнулся.
Впервые за много дней улыбнулся он беззаботной улыбкой и освобожденно вздохнул.
Хлопнула дверь, и на пороге возвысилась торжественная Изольда Павловна. Она победно оглядывала класс, будто узнала какую-то новость, какую-то военную тайну. Вот скажи она слово — и виноватый признается. Но и этого мало. Все вдруг встанут перед ней на колени и сложат бутербродом ладошки. Опустят головы, а над Изольдой Павловной засветится яркий круг, как на иконах над разными старцами. Молитесь, непослушные, пока не поздно! Пока еще время есть! Пока еще может святая Изольда простить и помиловать.
Учительница все оглядывала, оглядывала ряды своим пристальным вороньим взглядом и наконец воскликнула задиристо:
— Что же! Тем лучше!..
И опять оглядела класс торжествующим оком.
— Там приходят родители! Я пригласила их в класс!
Учительница шагнула в сторону, и в дверях появились, смущенно озираясь, три мамы, чей-то папа, одна бабушка и даже один десятиклассник — брат Машки Ивановой. Он учился в этой же школе; увидев его, ребята оживились, к тому же Машкин брат показал ей кулак: мол, чего ты тут?
Пятиклассники засмеялись, а бабушка с седыми кудряшками воскликнула:
— Им еще весело!
— Вот-вот! — скорбно подтвердила Изольда Павловна. — Им еще весело!..
Она помолчала, собираясь с мыслями, и, сложив ладошки на животе, траурно заговорила:
— Дорогие родители, у нас большая беда! Сегодня наш класс сорвал урок практикантки…
Она говорила торжественно, трагически приглушая голос, будто случилось действительно страшное. Будто в пятом «А» кто-то умер прямо на уроке, и не просто так, а исключительно по вине учеников.
Родители сидели, притихнув, опустив головы, словно это они были во всем виноваты, да и Изольда Павловна смотрела на них строго, с пристрастием, вовсе не снимая со взрослых вины за происшествие в пятом «А».
Наконец она умолкла и тяжело вздохнула. В классе настала тревожная тишина.
— И не сознаются? — осторожно спросила мама Коли Суворова.
Она пришла, не сняв даже фартука, который торчал из-под расстегнутого пальто, прибежала встревоженная, и Толик слышал, как, проходя мимо Коли, она шепнула ему: «Мы тебя потеряли!»
— Нет! — тяжело вздохнула Изольда Павловна.
— Покрывают, значит, друг дружку, — воскликнула неизвестно чья бабушка с седыми кудряшками. — Круговая порука, надо понимать. Ну и деток мы воспитали! Так, глядишь, они и банду образуют. Грабить начнут!..
Ребята захихикали.
— А что! — вскричала Изольда Павловна. — Большое всегда начинается с малого.
Хлопала дверь, входили новые родители, и каждому Изольда Павловна повторяла занудливо:
— У нас большая беда! Сегодня наш класс сорвал урок…
И всякий раз ребята прыскали, уже нисколько не стесняясь.
Пришел полковник, Цыпин папа, и, узнав, что случилось, зарделся как помидор, опустил щеки и свирепо оглядел класс. Ребята притихли. Полковник подошел строевым шагом к Цыпе и спросил его громовым голосом:
— Надеюсь, не ты?
Цыпа замотал головой, забегал глазками; отец промаршировал к родительской скамье и подал оттуда команду:
— Надо опросить каждого!
«Значит, будет допрос, — подумал Толик и увидел, как вытянулись и побледнели лица ребят. — Вот так штука, ничего себе!»
— А может, не стоит? — сказал, волнуясь, кто-то с задней скамьи.
Толик обернулся. Говорила Колина мама. Тонкая синяя жилка часто-часто подрагивала у нее на шее, руки дрожали.
— Может, отпустим их домой, уже поздно? — говорила она, обращаясь к взрослым. — А завтра они сами поймут, что поступили нехорошо…
Полковник побагровел и крикнули:
— Гнилой либерализм!
Что такое либерализм, Толик не знал, но раз он был гнилой — значит, что-то вроде картошки. Однако и непонятливому человеку было ясно, что полковник Колину маму обвинял в чем-то нехорошем, потому что страшно при этом поморщился. Седая бабушка шумела, что если все прощать таким соплякам, то через полгода они станут законченными негодяями и непременно образуют банду. Почему-то она боялась банд, словно банды так и бродили по улицам. Какой-то папа расстегивал в возбуждении пиджак, тоже чем-то возмущаясь, и Толику показалось, что еще немного — и этот дядя станет вытаскивать из брюк ремень.