Рассказал подробно о поездке в обком, о разговоре с Маслениковым и Крыловым, о встрече с Борзовым. Надежда Кирилловна слушала его, понурив голову, перебирая в подоле платья цветы: то отбирала ромашки от васильков и колокольчиков, то смешивала их опять, то откладывала в сторону одни колокольчики.
— Что же ты молчишь, Надя? — спросил Мартынов.
— Я думаю, что не многие на твоем месте поступили бы так…
— Но надо же кому-то поступать и так!.. Ну, скажи, правильно я сделал? — Он приподнялся, сел, согнув ноги в коленках.
Надежда Кирилловна вздохнула.
— Хотя бы уж куда-нибудь в другое место, не в эту Грязновку!..
— Да, тяжелый район. И районный центр похуже Троицка, не город — село. Но это же в наших руках сделать район хорошим. А?
Надежда Кирилловна, взяв за плечо Мартынова, повернула его лицом к себе, долго, пристально смотрела ему в глаза.
— Ты, вероятно, никогда не устанешь. Ты совсем не меняешься. Такой же, как и был, когда я впервые тебя узнала… Но почему ты не сказал мне этого, когда ехал в обком? Зачем скрывал?
Солнце перевалило уже далеко за полдень. На западе поднялись тучи. Надежда Кирилловна отогнала лодку к Стрелецкой слободе, причалила ее на место, отнесла весло хозяину и вернулась обратно вплавь, держа в одной руке над головой свернутое платье. Мартынов совсем не умел плавать. Решили идти домой другой дорогой — этой стороной Сейма, через луг и через понтонный мост.
На лугу было тоже хорошо. Траву уже скосили и просохшее сено сложили в копны. По густоте копен видно было, что трава здесь стояла по пояс. Но Надежда Кирилловна уже не обращала внимания на запахи свежескошенного сена и не нагибалась к земле, чтобы рассмотреть поближе какое-то прошелестевшее под ногами живое существо. Шли молча, погруженные каждый в свои мысли.
Когда подошли к понтонному мосту, уже завечерело. Солнце давно скрылось за тучи. Темнело, как будто оно уже совсем зашло. Но на реке было еще много воскресных гуляющих. Рыбаки ловили с моста рыбу, свесив ноги над водой. Ребята еще купались на пляже. На лодочной станции дежурный сзывал в рупор заплывшие за излучину реки шлюпки.
Мартынов и Надежда Кирилловна присели на перевернутую рыбачью лодку-плоскодонку у самой воды.
Быстро темнело. Набежал тучевой ветер, старая дубовая роща за их спиною угрюмо зашумела. Тяжелая черная туча, надвинувшись с запада, закрыла полнеба. Вода в реке в той стороне, под тучей, была как деготь.
Послышались мерные, тяжкие вздохи дизеля на электростанции. В городе за рекой загорались огоньки.
И когда стало уже темно, почти как ночью, в тучах на западе, над самым горизонтом, вдруг прорезалось окно, и солнце, которое, оказалось, еще не зашло, огромное красное солнце ударило в эту прорезь кинжальными лучами, низко, над самой землей. На минуту все вспыхнуло вокруг. Ночь отступила. На воде, на верхушках деревьев, на крышах домов в городе заиграли огненные блики. Тень от причального столба у лодочной станции протянулась до полреки. Птицы в роще откликнулись на появление солнца громким щебетом. В противоположной, чистой стороне неба одинокое белое облачко зарозовело, как на утренней заре.
— Солнце! Ой, как красиво! — воскликнула Надежда Кирилловна. И заплакала…
Мартынов молчал, не зная, чем утешить жену.
— Но ведь еще нет решения, Надя. Или, может, не выберут меня там, в Грязновке. Еще ничего не известно, как оно будет, — сказал он.
— Неизвестно? — Надежда Кирилловна повернулась к нему. — А хочешь знать, как будет? Давай погадаю! — Она уже шутила сквозь слезы. Солнце зашло, на этот раз окончательно, опять потемнело, на руке Мартынова ничего не было видно, да она и не смотрела на руку, смотрела ему в лицо, качая головой, улыбаясь. — Хороший, красивый, счастливый, давай погадаю! Позолоти, дорогой, позолоти! Цыганка всю правду скажет. Хожу я по залесью утренней росой, собираю травы зельные, варю травы зельные во медяном котле, — заговорила она нараспев. — Выйду во чисто поле, стану на восток лицом, на запад спиною. Давай, золотой, бриллиантовый, погадаю! Для дома, для дела, для сердца — всю правду скажу. Счастливый ты, в рубашке родился, а помрешь без штанов. Жить будешь долго, до самой смерти. Жена тебя любит, дети, внуки любить будут. А на врагов твоих болячка нападет. А будет у тебя еще разговор в казенном доме, а после того казенного дома будет тебе дальняя дорога!
— Не миновать, значит? — засмеялся Мартынов.
— Не миновать, золотой! Дал бог тебе ума, не дал разума. Богатым не будешь, профессором не будешь, академиком не будешь, всю жизнь будет тебе дальняя дорога!..