Грицько. Батя! Батя!
Мирон. Сынок!.. (Обнимает Грицько.)
Вера. Я ж тебя уже не чаяла дождаться… Сынок! Да ты смотри, это ж батько! Батько твой пришел. (Плачет.)
Мирон (ласкает жену и Грицько). В таком месте был, Вера, откуда не мог и написать. В брянских лесах партизанил.
Грицько. А я тебе что, мамо, говорил? Я говорил: если он в плен попал, все равно уйдет к партизанам.
Мирон. Я одно письмо из госпиталя написал, когда нас вывезли, раненых, самолетами.
Грицько. Мамо, у него орден. И медаль.
Мирон. Писал из госпиталя. Значит, еще не дошло, получите.
Вера. Да на что оно мне теперь, письмо, когда ты сам пришел?
Женщина. Совсем домой, Мирон Федотович, или в отпуск?
Мирон. В отпуск, на три месяца.
Нюрка. Ранение?
Мирон. Ходовая часть немножко подбита.
Женщина. А моего Дениса не встречали там?
Мирон. Дениса? Нет, не встречал. Мы только до военкомата с ним тогда доехали, а потом ему дали направление в другую часть. Я ж танкистом был, а он в пехоту попал.
Женщина. Ну где там, фронт большой! Разве всех встретишь…
Мирон (оглядывает Грицько, берет его за руку). Здоровый хлопец вырос! А что ж это у тебя, сынок, пальцы засмоленные? Табачок уже куришь? Рано научился.
Вера. Скажи ему еще ты. Я его уже ругала, а он мне отвечает: «А гектар с четвертью пахать — не рано?» Он у нас стахановец, Мирон. И пахал, и сеял, а теперь полоть нам помогает. Девяносто трудодней за посевную заработал.
Мирон. Это хорошо, но курить не надо.
Грицько. Я, батя, только ночью курю, когда коров пасу, чтоб спать не хотелось.
Мирон. Нельзя.
Грицько. Ну, я мундштук сделаю, чтоб пальцы не засмаливались.
Мирон. Какой языкатый стал, безбатченко! Отставить! Рано еще, говорю, малόй.
Грицько. А сам сказал — здоровый вырос.
Вера. Вот и поговори с таким! Цыть, Грицько, бессовестный! Батько пришел, радость какая, а он с ним спорит!
Мирон (оглядывает женщин, степь). Посеяли?.. Кто у вас бригадиром?
Вера. У нас Катерина Григорьевна, а в ихней бригаде — Нюрка.
Мирон. А председателем кто сейчас?
Марфа. Председатель старый, Андрий Степанович.
Мирон. Вернулся?
Вера. Пойдем в село, увидишь его. Он в правлении сейчас. Только посидим немножко (садится на камень у дороги), отдохну. Я как узнала тебя, сомлела вся.
Баба Галька. Да чего сидеть тут? Иди домой, корми его, за водкой посылай. И нас зови в гости.
Вера. Ну, пойдем. Так вы, девчата, скажите Катерине, когда придет, что я домой ушла. Сегодня уж не выйду… Такой день… Ох, Мирон, Мирон, да неужели это ты? Дай я тебя еще поцелую. (Обнимает его.) Разве ж можно так? Ни письма не написал, ни телеграмму не отбил. Идет — прямо как из мертвых воскрес. У меня сердце заколотилось, и крикнуть не могу. Ну, что если б померла от радости?..
Мирон и Вера идут по дороге к селу. Грицько бежит вперед. Женщины смотрят вслед уходящим, затем принимаются полоть.
Нюрка. Хромает. А танцор был какой, Мирон Федотович…
Марфа. Постарел, худой стал.
Женщина. Вот уже одна и дождалась…
Нюрка. А то кто сюда идет?
Смотрят на дорогу.
Баба Галька. Катерина идет с Павлом. Провожает…
Нюрка. Идут другой дорогой и не видят тех, за курганом. Окликнуть их?
Баба Галька. Не надо. Им сейчас — каждой до себя. Вы идите, бабы, туда дальше…
Продолжая полоть, женщины удаляются за сцену. За ними уходит и баба Галька. От села другой дорогой идут Павел и Катерина.
Павел (бросает на землю шинель и вещевой мешок). Здесь подождем. (Смотрит на часы.) Директор в три часа будет ехать из Степановки на станцию. (Садится на камень, усаживает рядом с собой Катерину.) Не надолго мы встретились с тобой, Катя…
Катерина. А все-таки встретились… И жил ты далеко от нас, не знала я тебя, что есть такой на свете, и воевал где-то под Польшей, а пришел ко мне… О чем ты думаешь?
Павел (смотрит на Катерину). Думаю — увидимся ли еще когда-нибудь?