— Что раздолье, то правда ваша. Как говорится: гуляй, черти, пока бог спит!
— Петушиную ферму организовали.
— Какую петушиную ферму?
— Да это у нас тут у одного бригадира компания собирается, в карты играют под деньги, в «петушка». Мы их прозвали «петушиная ферма».
— Вот к этим-то, на «петушиную ферму», без пол-литра не ходи, если в чем нужду имеешь!
— Для нас поросят продажных нет, а себе по свинке и кабанчику в счет трудодней выписали!
— Колхозное сено пропили!
— Которое пропили, которое погноили. Некому было присмотреть за кормачами. Сметали стога так, что в дожди до самого исподу протекло.
— Вот, все это происходит потому, что колхоз ваш — без головы, — настаивал Мартынов. — Такое положение дальше терпеть нельзя.
— Эх, товарищ Грищенко, Николай Андреич! — хлопнув шапкой по скамейке, с горечью и болью в голосе сказал один колхозник. — Ежели б ты с самого начала не пошел в тот первый дом, куда тебя позвали, — все было бы в порядке! Сказал бы, мол: извиняюсь, не могу, медицина запретила, и не приставайте ко мне, капли в рот не возьму, — так бы и привыкли люди к тому, что ты, стало быть, непьющий, и не обращали бы на тебя внимания. А раз пошел к одному, то надо уж и к другому, и к третьему, — не то обидятся. Как же так, мол, товарищ председатель, у таких-то на свадьбе гулял, к таким-то на именины ходил, а наше новоселье не хочешь почтить? Вот тут-то тебя и закружило. Слабость твоя! Не выдержал характера!
— А не выдержал — значит, не годен я в председатели, — встал проснувшийся Грищенко. — И нечего вам тут время терять. Голосуйте. Сам буду голосовать за то, чтоб сняли меня… Потерял скорость… Верно говорю, товарищи. Я уже стал для вас вроде обледенения на крыльях, тяну колхоз вниз… Выбирайте вот товарища Щукина!.. Я его знаю по госбанку. Ругался с ним. Хозяин! Во!.. Всё…
И, тяжело качнувшись, сел опять, почти плюхнулся на стул.
Мартынов, подумав, уточнил свое предложение:
— Наказывать мы его не будем. Человек болен, его надо лечить. Есть специальные больницы для таких больных алкоголизмом. И попробуем вылечить, вернуть его к нормальной жизни!.. Давайте запишем так: «Освободить товарища Грищенко от должности председателя колхоза и направить его на лечение». Вот так. Не снять, а — освободить… А новому председателю, товарищу Щукину, если выберете его, это — серьезное предупреждение! Выдержать характер — с самого начала! И вы, товарищи колхозники, тоже сделайте для себя выводы. Не докучайте ему своим гостеприимством. «Не введи во искушение». Тоже — с самого начала! Не зовите его в посаженые отцы, в кумовья. Справляйте свои свадьбы и новоселья без председателя. Действительно, таким колхозом, как ваш, — восемьсот дворов, — можно не только человека, слона можно споить!..
Так, со смехом и со слезами, колхозники все же проголосовали за освобождение Грищенко и выбрали председателем колхоза Щукина.
Жбанов поехал секретарем парторганизации в Олешенскую МТС, Бывалых — председателем колхоза. Оба не торопились перевозить свои семьи из райцентра: один, видимо, надеясь на то, что высшие инстанции не санкционируют перемещения его в колхоз с поста инспектора по определению урожайности, другой — неизвестно на что, может быть, на постепенное выдвижение со временем опять на какую-нибудь районную должность.
Директора мясокомбината Корягина, видимо, кто-то из знакомых с медициной «проконсультировал», как симулировать острый приступ аппендицита. Скорая помощь увезла его в больницу. Там ему сделали операцию, аппендицита не обнаружили, вырезали червеобразный отросток слепой кишки, зашили живот и сказали: «Ну, теперь, как отлежитесь после операции, можете смело ехать в самый неблагоустроенный колхоз, где даже фельдшерского пункта нет: полная гарантия, что аппендицита у вас никогда не будет».
Коробкин на другой день после собрания партактива пришел в райком к Мартынову бледный, осунувшийся, похудевший за одну ночь.
— Не могу, Петр Илларионыч, но могу!.. — простонал он, присев к столу, опустив голову, нервно потирая ладонью восково-желтую лысину. Казалось, и лысина его, обычно блестевшая, точно лакированная, сегодня как-то потускнела, сморщилась. — Не могу… Я сойду с ума там. «Навсегда»!.. Поймите по-человечески! Кто к чему приспособлен… Может быть, это у меня болезнь. Что-то, может быть, еще в детстве потрясло меня на всю жизнь… Эта осенняя грязь, эти долгие зимние ночи при керосиновой лампе, вой собак. Такая тоска!.. Я не могу без ужаса подумать об этом. Я там потеряю и сон и аппетит. Просто тяжело заболею и выйду из строя. Не принесу никакой пользы…