— Вам, кажется, не очень нравятся ваши карты? — хладнокровно заметил Сидни. — Ну, как? Играем?
— Я полагаю, сэр, — с униженным и жалким видом сказал шпион, нерешительно обращаясь к мистеру Лорри, — вы, как добрый и почтенный джентльмен, не откажетесь заступиться за меня и поставить на вид этому молодому джентльмену, что ему в его положении не пристало прибегать к этому козырному тузу, о котором он здесь говорил. Пусть я фискал, я признаю это, признаю, что это считается недостойным ремеслом, — хотя надо же кому-нибудь этим заниматься; но ведь молодой джентльмен не фискал, зачем же ему так унижаться и брать на себя роль доносчика?
— Даю вам еще несколько минут, мистер Барсед, — поспешно ответил за мистера Лорри Картон, доставая из кармана часы, — и затем без всяких угрызений совести, не задумываясь, хожу тузом.
— Я позволю себе надеяться, джентльмены, — растерянно проговорил фискал, глядя на мистера Лорри и стараясь втянуть его в разговор, — что вы из уважения к моей сестре…
— Вот этим я и проявлю уважение к вашей сестре, — избавлю ее от такого брата!..
— Вы так не поступите, сэр!
— Я уже решил, и я это сделаю.
Вкрадчивая угодливость фискала, совсем не вязавшаяся с его нарочито простецкой одеждой, да, вероятно, и с его обычной развязностью, наталкиваясь на невозмутимое хладнокровие Картона, которое ставило в тупик и более умных и порядочных людей, постепенно изменяла ему и переходила в какую-то жалкую растерянность. Он смешался и не находил что сказать, а Картон продолжал тем же невозмутимым тоном, словно обдумывая вслух следующий ход:
— Да ведь у меня, оказывается, есть еще одна недурная карта, а я о ней и забыл, — очень недурная: этот ваш приятель, который говорил про себя, что он пасется в провинциальных тюрьмах, кто он такой?
— Француз. Вы его не знаете, — поспешно ответил фискал.
— Француз, хм… — задумчиво повторил Картон, как будто разговаривая вслух сам с собой, — что же, все может быть…
— Уверяю вас, он француз, хотя вам это, конечно, ничего не говорит.
— Не говорит… не говорит… — так же машинально, словно думая о чем-то своем, повторил Картон. — Нет, конечно, не говорит! Но вот лицо его мне что-то говорит, по-моему я где-то видел это лицо.
— Не думаю. Вы ошибаетесь. Этого не может быть!
— Не может быть… — бормотал Картон и, мучительно стараясь вспомнить, налил себе еще коньяку (к счастью, стакан был небольшой). — Не может быть… французским владеет свободно… а все-таки с иностранным акцентом, а?
— С провинциальным, — поправил шпион.
— Нет! С иностранным! — вскричал Картон, вспомнив внезапно то, что он силился припомнить, и с удовлетворением хлопнул рукой по столу. — Это Клай! Он сильно изменил свою внешность, но это он. Он тоже был на том суде в Олд-Бейли.
— Позвольте вам сказать, сэр, вы ошибаетесь, — сказал Барсед с улыбкой, от которой его горбатый нос как будто еще больше скривился в сторону. — На этот раз ваша карта бита. Клай (теперь за давностью времени я могу открыто признаться, он действительно был моим партнером) умер несколько лет тому назад. Я был при нем до конца, ухаживал за ним во время его болезни. Его похоронили в Лондоне, на кладбище святого Панкратия на лугах. Толпа взбунтовавшейся черни разогнала похоронную процессию и помешала мне отдать ему последний долг, но я своими руками помогал положить его в гроб.
Тут мистер Лорри, сидевший в кресле у окна, увидел на стене какую-то страшную тень. Не понимая, откуда она могла взяться, он оглянулся через плечо и сообразил, что это тень от головы мистера Кранчера, у которого все его острия, и без того торчавшие торчком, внезапно встали дыбом.