С декабря по сие время я ничего не делаю, у меня был плеврит, не к ночи будь помянут. Теперь уже совсем полегчало, завтра доктор мой* выпускает меня даже в город стричься, а главное, я уже сижу и пишу рассказ для «Журнала для всех»*. Как только кончу, тотчас же сяду писать для «Русской мысли»* — честное слово! Сюжетов скопилось тьма тьмущая.
Как здоровье? Черкнул бы одну строчку.
Вуколу* земной поклон и привет. Будь здоров, крепко обнимаю тебя и целую.
Твой А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 26 января 1903*
3980. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
26 января 1903 г. Ялта.
26 янв.
Дуся моя, необыкновенная, собака моя милая, значит, ты согласна в Швейцарию*, вообще попутешествовать вместе? Великолепно! Мы в Вене поживем дней 5, потом в Берлине побываем, в Дрездене, а потом уж в Швейцарию. В Венеции, вероятно, будет уже очень жарко.
Бумажник твой мне очень понравился* и нравится очень, клянусь тебе, но мне не хотелось расставаться со старым, твоим же. Теперь твой бумажник (новый) лежит у меня на столе, и в нем разные заметочки для рассказов. Я пишу* и то и дело лезу в бумажник за справкой.
Ваш театр перестал высылать мне репертуар. Имейте сие в виду-с.
А петух в шляпе мне не понравился*, потому что он шарлатанское изделие; нельзя в комнате держать таких вещей. Ну, да черт с ним, с петухом.
Погода здесь дивная, завтра я уже выеду в город. От плеврита осталось только чуть-чуть, почти все всосалось.
С Евлалией я знаком*, знаю ее. Статьи ее супруга* читаю иногда в «Русском слове», но пока они мало интересны.
Пишу рассказ для «Журнала для всех» на старинный манер, на манер семидесятых годов. Не знаю, что выйдет. Потом нужно для «Русской мысли»*, потом для «Мира божьего»*…Спасите нас, о неба херувимы!!
Как славно, как бесподобно мы с тобой проедемся! О, если бы ничто не помешало!
Получил от Комиссаржевской письмо*, просит новую пьесу для ее частного театра в Петербурге*. Она будет хозяйкой театра. Чудачка, ее ведь только на один месяц хватит, через месяц же пропадет всякий интерес к ее театру; а написать ей об этом неловко, да и нельзя: она уже бесповоротно окунулась в свое предприятие. А что написать ей насчет пьесы?* Отказать? Поговори поскорее с Немировичем и напиши мне, можно ли ей пообещать «Вишневый сад»*, т. е. будет ли ваш театр играть сию пьесу в Петербурге. Если нет, тогда пообещаю ей.
Значит, мы с тобой поедем?* Умница моя, я теперь тебя никогда не брошу. Обнимаю тебя так, что ребрышки все захрустят, целую в обе щеки, в шею, в спинку и прошу писать мужу.
Твой А.
К вам поехала дочь Татариновой*. А ты на масленой не приедешь, не финти*. Да и не нужно, радость моя, утомишься только и потом заболеешь. Приезжай на весь пост, тогда согласен.
В новом бумажнике я сделал открытие: глубочайший карман, глубиною в пол-аршина, чтоб было, очевидно, куда деньги прятать.
На конверте:
Москва. Ольге Леонардовне Чеховой.
Неглинный пр., д. Гонецкой.
Комиссаржевской В. Ф., 27 января 1903*
3981. В. Ф. КОМИССАРЖЕВСКОЙ
27 января 1903 г. Ялта.
27 янв. 1903.
Дорогая Вера Федоровна, большое Вам спасибо за письмо. Не спасибо, а спасибище — вот как! Очень рад, что Вам хорошо*. Насчет пьесы* скажу следующее: 1) Пьеса задумана, правда, и название ее у меня уже есть («Вишневый сад» — но это пока секрет), и засяду писать ее*, вероятно, не позже конца февраля, если, конечно, буду здоров; 2) в этой пьесе центральная роль — старуха!! — к великому сожалению автора — и 3) если я отдаю пьесу в Художественный театр, то, по существующим в этом театре условиям или правилам, пьеса поступает в исключительное распоряжение Худож<ественного> театра как для Москвы, так и для Петербурга — и ничего тут поделать нельзя. Если в 1904 году Художеств<енный> театр не поедет в Петербург* (что весьма возможно; в этом году он не поедет*), то и разговоров быть не может, если пьеса подойдет для Вашего театра, то я отдам Вам ее с удовольствием. Или вот еще что: не написать ли мне для Вас пьесу? Не для театра того или другого, а для Вас. Это было моей давнею мечтою… Ну, да как бог даст. Если бы мне прежнее здоровье, то я и разговаривать не стал бы, а просто сел бы писать пьесу теперь же. С декабря у меня плеврит, можете себе представить, и только завтра я выйду из дому после долгого заключения.
Как бы ни было, в Москву я написал*, просил выслать мне точную справку, будет ли Художеств<енный> театр в Петербурге. Через 8-10 дней я получу ответ и тогда напишу Вам*.
Вы видели мою жену*, а я увижу ее только весной. То она больна, то я в отъезде, и так у нас ничего не выходит по-настоящему.
Вы пишете: «…иду с той верой, которая, если разобьется, убьет во мне…» и т. д. Совершенно справедливо, Вы правы, только, ради создателя, не ставьте этого в зависимость от нового театра. Вы ведь артистка, а это то же самое, что хороший моряк: на каком бы пароходе, на казенном или частном, он ни плавал, он всюду и при всех обстоятельствах остается хорошим моряком.
Еще раз большое Вам спасибо за письмо. Низко Вам кланяюсь и крепко, крепко жму и целую Вашу руку.
Ваш А. Чехов.
Книппер-Чеховой О. Л., 28 января 1903*
3982. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
28 января 1903 г. Ялта.
28 янв.
Собачка милая, если я не пишу тебе каждый день*, то не потому, что сердит (боже меня избави!), а просто потому, что писать надоело, видеть, видеть, видеть тебя хочу, и потому что сижу и пишу рассказ*. Значит, если два дня не будет от меня письма, не беспокойся.
А какими дурацкими чернилами писаны все твои письма! Точно не чернилами писала, а клеем. Приходится отклеивать. Пятницкому скажи*, что, насколько помню, неустоечной записи я не подписывал* и не понимаю, что это за запись такая; доверенность Сергеенко имел от меня*, а «договора относительно Сергеенко» никакого не было. Скажи Пятницкому, что в марте или апреле я увижусь с ним* и потолкую.