«Не в Японии, не на Камчатке...». Впервые: День поэзии. М., 1962.
Комментарий автора: «Написано в 1962 году в Москве. Продолжает мой поэтический дневник. Образ считаю своей находкой, удачей».
«Костер сгорел дотла...». Впервые: Дорога и судьба. М., 1967.
«У деревьев нет уродов...». Впервые: Юность, 1965, № 10.
Комментарий автора: «Написано в 1962 году в Москве. Вслед за Бернардом Шоу я не считаю людей лучшей разновидностью живых существ».
Над старыми тетрадями. Впервые: Юность, 1966, № 9.
Комментарий автора: «Написано в 1962 году в Москве после грустного чувства при переборке моих тетрадей. Запись давних лет сама становится поэтическим мотивом. А сейчас я с почти тем же чувством листаю тетрадь 1962 года, где написано стихотворение “Над старыми тетрадями”. Эта тетрадь тоже пожелтела».
«Я под облачной грядою...». Впервые: Юность, 1965, № 10.
«Стихотворения — тихотворения...». Впервые: Дорога и судьба. М., 1967.
«Да, театральны до конца...». Впервые: Шелест листьев. М., 1964.
«Я думаю все время об одном...». Впервые: Москва, 1964, № 5.
Комментарий автора: «Написано в 1963 году в Москве. Стихотворение это — одна из удач моего пейзажно-поэтического дневника. В обзорах “Литературной газеты” его хвалил С. С. Наровчатов, а в письмах — Ф. А. Вигдорова и В. Л. Андреев. В. Л. Андреев хвалил изображение света как зла — новинку в русской лирике».
«Я вовсе не бежал в природу...». Впервые: Москва, 1964, № 5.
Комментарий автора: «Написанное в 1963 году, стихотворение это — ответ на многочисленные рецензии, зачислявшие меня в “певцы природы”, в пейзажные лирики, в продолжатели линии Баратынского, Тютчева, Фета, Пастернака, Анненского.
Немалая честь — быть продолжателем поэтической линии этих русских лириков. Однако круг моих поэтических идей, понимание пейзажа, погоды и природы в искусстве отличается от поэтических формул названных русских поэтов. Принципиальное отличие я и пытался передать в этом коротком стихотворении.
Привлечение, вовлечение мира в борьбу людей, в злободневность считаю своей заслугой в русской поэзии. Тут речь идет не об антропоморфизме моей поэзии (какой поэт не антропоморфист?), как сказано Г. Г. Краснухиным в рецензии на мою книжку (журнал “Сибирские огни”, № 1, 1969) Тут речь идет о более сложном и важном. То наблюдение, что “Пока пейзаж не говорит по-человечески, / Его пейзажем я не назову”, — тоже не исчерпывает сути этой поэтической идеи.
В “Этике” Спиноза делит природу на “природу природствующую” и “природу оприродованную”, оговоренную для человека. Природа же природствующая, по мысли Спинозы, — это камень, ветер, облака, живущие сами по себе, вне человека.
Вопрос этот — о двух природах — всегда интересовал поэтов. Михаил Кузмин в сборнике “Форель разбивает лед” написал даже особое стихотворение на эту тему, так и названное “Природа природствующая и природа оприродованная”. Однако Кузмин, истый горожанин, ничего не мог предложить в качестве природы оприродованной, как городские вывески на улицах.
Пейзажи Пастернака — это пейзажи по памяти. Кроме того, в них нет возможности орешнику высказаться как кусту орешника, как явлению природы. При всем моем уважении и любви к Пастернаку-пейзажисту я не могу в его кустах слышать голос самого орешника, Пастернак — горожанин.
Роберт Фрост, пишущий всю жизнь пейзажи американские, тоже остановился на простом описании, не проникая в душу дуба или секвойи.
Я, пробывший столько лет наедине с природой, с камнем, с облаками, с травой, я пытался выразить их чувства, их мысли на человеческом языке, пытался перевести на русский язык язык травы и камня. При ближайшей, лобовой встрече с природой оказалось, что она вовсе не равнодушна. Что пресловутой пушкинской равнодушной природы — в мире нет. А природа всегда или за человека, или против человека. Природа всегда активная сила. И не только в космических далях, но и за окном, за порогом дома, во время грозы, бури. Природа необыкновенно связана с душой человека, с его духовным миром, с его нервной системой. Совершенно не изучена роль метеорологических факторов в борьбе человеческих воль. Тут речь идет не о ботанике. Наоборот, знание ботаники угробит поэзию. В каких пределах поэт должен знать ботанику — неясно. Но в очень небольших, иначе не будет угадывания, поэтических сюрпризов и находок.
Этот голос камня и реки переведен на человеческий язык. В этом — единственная возможность ввести этот огромный мир в стихи.