Перечитав Тургенева в начале 1890-х гг., Чехов профессионально восхитился роскошью «Отцов и детей» («Это черт знает как сделано. Просто гениально»), отметил старушек и простых баб, похвалил женские отрицательные типы, но о прославленных тургеневских героинях отозвался иронически. «…Все женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью. Лиза, Елена – это не русские девицы, а какие-то пифии, вещающие, изобилующие претензиями не по чину. Ирина в „Дыме“, Одинцова в „Отцах и детях“, вообще львицы, жгучие, аппетитные, ненасытные, чего-то ищущие, – все они чепуха. Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все эти тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к черту» (А. С. Суворину, 24 февраля 1893 г.; П 5, 174).
Однако, за редкими исключениями, не возлагая на плечи своих героинь тяжести социальных проблем, и свой роман в рассказах Чехов часто выстраивал вокруг ситуации рандеву. «Не нужно гоняться за изобилием действующих лиц. Центром тяжести должны быть двое: он и она…» (Ал. П. Чехову, 10 мая 1886 г.; П 1, 242).
Он и она: чеховский человек на rendez-vous
«Он и она» – так называется ранний рассказ (1882), вошедший в первый опубликованный сборник театральной прозы «Сказки Мельпомены». Сюжет строится на столкновении трех точек зрения: рассказа повествователя и писем героя и героини.
Для посторонних брак гастролирующей по Европе знаменитой певицы и всюду сопровождающего ее мужа своей жены кажется странным и противоестественным. Общественное мнение утверждает, что муж обманывает ее, кутит, припрятывает деньги на черный день.
В письмах героев поначалу предстает сходная картина. Она для него – урод, мегера, бессердечная, тысячу раз испорченная женщина. Он тоже некрасив, ленив, расточителен, да к тому же курит отвратительный табак.
Но подлинный смысл этих отношений оказывается совершенно иным. На сцене, на балах и обедах он видит прекрасную, необыкновенную женщину, с трудом веря, что это его жена. Она же любит его за дерзость и честность, за часто произносимое слово неправда. «Впрочем, бог знает, за что я его люблю, – заканчивает она свое письмо. – Я плохой психолог. А в данном случае затронут, кажется, психологический вопрос…» (1, 246).
Тургеневская героиня, как и пушкинская Татьяна, безошибочно выбирала лучшего из возможных кандидатов на руку и сердце: фабула здесь развивалась по прямой линии. Чехов предпочитает прямолинейной логике парадоксальную мотивировку.
«Он ушел бы от нее, если бы у нее не было денег. Так думают и говорят все те, которые рассматривают их во время обедов. Думают так и говорят, потому что, не имея возможности проникнуть в глубь дела, могут судить только поверхностно. На нее глядят как на диву, от него же сторонятся, как от пигмея, покрытого лягушечьей слизью; а между тем эта европейская дива связана с лягушонком завиднейшей, благороднейшей связью» (1, 242).
Написал эту театральную сказку недавно перебравшийся в Москву из провинциального Таганрога двадцатидвухлетний студент-медик, который еще не был в русской столице, не то что в Париже или Берлине.
Обращаясь к сюжетам более привычным, бытовым, вырастающим на русской почве, он сохраняет парадоксальность отношений между персонажами, придавая сценам любовного свидания поначалу не лирический, а комический характер.
«Свидание хотя и состоялось, но…» Объяснению героев может помешать внезапно появившийся гусак, икота, пробежавший по воротнику рубашки клоп, издевательское письмо из редакции, несносный мальчишка-шпион.
В сюжете «казалось – оказалось» исходные элементы можно поменять местами. Тогда признание героя в своих ужасных занятиях («Вы проклянете меня, если узнаете! ‹…› Не гоните меня! Я был… клоуном в цирке!») сопровождается восторгом будущей жены и внезапной гармонией: «…среди спальни стоял Максим Кузьмич и выделывал в воздухе отчаяннейшие salto mortale; возле него стояла Леля и аплодировала. Лица обоих светились счастьем» («Женщина без предрассудков»).
Интерес рассказов такого типа – в фабуле. Пересказ ее, восстановление кульминационной точки исчерпывает как их содержание, так и обаяние. Как анекдот, история нуждается потом в восстанавливающем интерес забывании (благо сценок такого типа у Антоши Чехонте много, поэтому есть что и забывать, и вспоминать).