Рассказчик умолк и мечтательно скосил белесые глаза на кончик носа.
– И вы хорошо помните дорогу в эту «Долину Смерти»? – спросил его собеседующий с ним Безменов.
– О, да… Лучше, чем к себе в квартиру – в домик дьяконский…
Минута молчания, потом – новый вопрос:
– Но если вы говорите, что добывание золота в Закавказье сопряжено с опасностью смерти, то, само собой разумеется, добывание детрюита должно быть еще более опасным?..
– Я же вам сказал, – тихо и нехотя отозвался Востров, обнаруживая вдруг большую усталость, – что я спасся, благодаря науке. У меня есть предохранительная одежда – здесь, в чемодане: и на вас, и на меня…
Безменов удовлетворился сообщением, и через полчаса они летели на «Юнкерсе», имея перед собой линию Москва-Новороссийск.
За дорогу Дмитрий Востров развернулся во всю свою великорусскую ширь, выявил себя добродушнейшим рубахой-парнем. Он с места в карьер перезнакомился со всеми пассажирами, после первого же рейса перейдя с ними на «ты», сыпал анекдотами направо-налево, причем ничуть не смущался, когда они не вызывали ни в ком даже улыбки; показывал фокусы и всевозможные трюки, в лицах представлял разнообразнейшие сценки из своей жизни и жизни вообще, образно демонстрировал раздразненного, сладострастного павиана, садясь на четвереньки и хрипя по-обезьяньему, и прочее, и прочее. С Безменовым, едва успев подружиться, он сразу стал запанибрата; называл его Ванькой, братушкой, дружищем и прочими товарищескими наименованиями…
– Слушай, Ванька, какой я тебе, к черту, доктор?.. – говорил он Безменову уже в Новороссийске перед посадкой на пароход «Ленин». – Что ты наладил все «доктор-доктор»?! Уж если на то пошло, скажу тебе по секрету: я не доктор, а сапожник… За время гражданской войны все перезабыл, не сумею, пожалуй, и клизму поставить, а сапоги тачать умею. Зови меня просто Митькой… Так меня даже дьякон звал, ей-бо, право!
– А дьяконица? – лукаво спросил Безменов.
Совсем неожиданно Востров залился краской смущения, не зная, куда девать свои раскосые глаза, а потом, слегка оправившись, произнес почему-то сипло и торжественно:
– Дьяконица называла меня Митяичем… Дьяконица – дура…
О женщинах Востров вообще избегал говорить; этот вопрос причинял ему видимые душевные муки – по соображениям, Безменову и никому другому не известным.
Впрочем, Востров не был таким простаком, каким казался: за всю дорогу, вопреки своей многоречивости, он ни разу не обмолвился об истинной цели путешествия, чего боялся Безменов, а плел такие причудливо-искусные узоры про умирающую богатую бабушку, про козни врагов, про свою неудачливость, что не только пассажиры, но и сам Безменов прониклись к нему сочувствием и грустью…
Порой Безменову казалось, что его новоприобретенный друг просто любит дурачить публику, в особенности толстокожую и ожиревшую; ему, видимо, доставляло громадное удовольствие смотреть на недоуменно-глупые физиономии каких-нибудь нэпачей, когда он, только что окончив анекдот, начиненный умильной чушью, прибавлял назидательно:
– А вот мои товарищи – люди не в пример умные – не так реагировали. Когда я кончал – все: ха! – ха! – ха!..
Подозрение Безменова целиком подтвердилось на пароходе, где для его друга представилось широкое поле деятельности. Здесь Востров, часто забывая об обеде и сне, своими анекдотами вгонял какого-нибудь нэпача в десятый пот… Безменов видел, как несчастный толстяк, пытаясь улизнуть и не умея этого сделать, продолжал слушать его с трогательно-глупой физиономией, заискивающе подхохатывал в тех местах, где требовалось…
– Уф… Упарился!.. – с сознанием исполненного долга отдувался Востров, встречаясь с Безменовым. – Сейчас одного толстяка заставил рыдать от хохота…
– Что-нибудь смешное рассказывал?
– Какое там!.. Такую чушь городил, что у самого уши вяли. А он смеялся! Да еще как! Знаешь, так: ха! – ха! – ха!.. Гомерически… Болван!..
Склонность к преувеличениям у Митьки Вострова была значительно больше того, чем то позволяло распространенное мнение о холодной рассудочности северян. Но его преувеличения всегда сопровождались хитрым подмигиванием в сторону одного какого-нибудь наиболее интимного собеседника: мол, видите, как я заливаю? Ничего, ничего – слопает.
Он был начинен до кончика ноздрей всякими чудесными историями из эпохи красных войн – наполовину вымышленными, наполовину действительными. Например…