пять сморчков коричневые губки
Набухли на опушке лесовой.
Опять подснежники заголубели,
И вся земля опять пошла вверх дном.
С Перунчиком, поэтом-анархистом,
Моих же лет, с которым я случайно
У Фофанова сблизился весною,
Уехали мы в Пудость, где избушку
На курьих ножках сняв, ловили рыбу,
Мечты, стихи и девок деревенских.
Еще в начале года я расстался
С любовницею третьей: поведенье
Ее меня принудило. Хозяин
Избы такие сообщил мне вещи,
Что поступить иначе я не мог бы.
* * *
Кума Матрена (с нею мы крестили
У лодочного мастера ребенка)
По вечерам в избу к нам забегала —
Поговорить, попеть и посмеяться.
Исполнилось ей только восемнадцать.
Она имела средний рост, фигурой
Была полна немного, но красивей
Матреши — девки не было в деревне.
Я называл ее Предгрозей: имя
Я произвел от душного: «предгрозье».
Она томила, как перед грозою
Томит нас воздух. Всей душой простою
Она меня любила, и не мудрой
Была любовь моей ингерманландки.
Два лета мы любились. Много песен
О ней пропето, много поцелуев
Друг другу нами отдано взаимно.
Ах, хороша была кума Матреша!
* * *
Андрей Антоныч, краснощекий мельник,
Катюлиньку любовницей имевший,
Печальную и скромную простушку,
Наш постоянный ярый собутыльник,
Вдруг воспылал к моей Предгрозе страстью,
Ответной в девушке не возбуждая.
И как-то раз, во время запоздалой
На мельнице пирушки нашей, вздумал
Меня убить из ревности, огромным
Ножом взмахнул над головой моею.
Перунчик, благородный мой приятель,
Взревел, как тигр, и мельника за плечи
Схватив, швырнул под стол, тем спас мне жизнь.
С утра чем свет пришел Андрей Антоныч
В избушку к нам с мольбою о прощеньи.
И я, его отлично понимая,
Сердиться и не думал. В этот вечер
Веселую справляли мировую.
И с той поры не трогал он Предгрози,
Ко мне питая искреннюю дружбу.
Хорошее, читатель, было время!
Свободными мы были удальцами,
И наши юношеские проказы
Отмечены в моих воспоминаньях
Отвагой, благородством, прямодушьем.
* * *
Прошло еще два года. Много женщин
Дарили мне любовь свою и нежность:
Annete, похожая на гейшу; Olli,
Эстоночка с эгреткой; Карменсита,
Мучительница сладостная; Флёртон,
Щекочущая мозг синьора,
И Шура с изумленными глазами,
И Паня с оскорбленными устами,
И Лапочка, и Дунь, и Maricon…
Достаточно. Довольно. Дальше, дальше…
Все это только сладостные миги.
Все это пусто, кратко и мишурно.
Не настоящее какое это.
Я вспоминаю день иной, сыгравший
Большую роль в моей дальнейшей жизни,
Я вспоминаю день прихода Лизы,
Сестры моей боготворимой Златы,
Я вспоминаю день начала с нею
Значительного властного романа.
* * *
Она пришла семнадцатой своею
Невинной и мечтательной весною.
Она пришла, как раненая серна,
В своей любви нашедшая фиаско.
Она пришла доверчиво, порывно,
Влекомая ко мне интуитивно;
Она пришла, как девушки приходят
В храм Божий или к Божьему поэту.
* * *
Князь Русов, кирасир императрицы,
Мисс Лиль полгода тонко развращая,
Обратного добился результата:
Он пробудил к себе в ней обожанье.
Когда ж ему наскучила малютка,
Жениться вздумал на аристократке
И с Лизою порвал, как подобает
Вельможе, очень грубо, очень резко.
Возмущена сиятельным коварством,
Она, недолго думая, в порыве
Негодованья, ранила кинжалом
Князька в плечо в его же кабинете.
Но тусклый князь здесь поступил, как рыцарь:
Замяв пустячный инцидент с девчонкой,
Он просто приказал лакею Лизе
Надеть пальто и проводить до двери.
* * *
И вот пришла она ко мне и, плача,
Мне рассказала о своей обиде,
О поруганьи девственного чувства.
Она пришла, как раненая серна,
Она пришла, как девушки приходят
В храм Божий или к Божьему поэту.
— «Я лишь двоих люблю на этом свете, —
Сказала Лиза просто — Вас и князя.
Вы мне всегда, еще в эпоху Златы,
Казались небывалой в мире болью».
Из слов ее узнал, что Злата замуж
За видного чиновника из банка
Назад три года вышла и имеет
Уже ребенка: девочку Тамару.
Я был сражен: она ведь этим шагом
Со мной кончала навсегда. Жестокость
Ее мне причинила снова муки.
Последняя растаяла надежда,
Пусть смутная, на наше примиренье,
На съединенье в будущем, пусть — дальнем.
И странным мне казалось: Злата, чище,
Добрей кого мне не встречалось в жизни,
Вдруг эта Злата, благостная Злата,
Способна на жестокости. Как странно!
Я в тот раз, как мог, успокоил Лизу
И всматриваясь в личико, с сестрою,
С ее сестрой, мне причинившей горе,
Нашел большое сходство. Послужило
То обстоятельство причиной — новой
Глубокой связи с девушкою Лизой.
* * *
Мила мисс Лиль в английском синем платье,
Фигуру облегающем вплотную,
Когда она идет со мной по парку
С вокзала, где меня встречала.
Мила мисс Лиль с пикантной черной мушкой
У верхней губки; маленькой головкой
Каштановой качая грациозно.
Высокая и гибкая, вниманье
Всеобщее невольно привлекает.
Мила мисс Лиль, идущая со стэком
В бледнолимонной лайковой перчатке,
Картавящая щебетно, как птичка,
Кокетливые, глупенькие фразки.
Мила мисс Лиль в раздумии тяжелом,
Когда, отбросив глупости, так ясно
И глубоко умеет видеть жизнь.
* * *
«Мой милый друг, пожалуйста, немного
Побудь один и поскучай — я вскоре
Вернусь: мне надо экстренно работу
Снести», — стрекочет девушка и, шляпу
Надев, сбегает с лестницы. Смеются
За дверью голоса, и оживленно
Две незнакомки в комнату вбегают,
Конфузятся, меня завидев. Робко
Одна из них, постарше, жмется к двери.
Другая… Но ведь это ж упоенье!
Сиреневый шнурок небрежно брошен
На тонкую точеную головку.
Ее прическа с правильным пробором
В ней выдает шатенку; брови стрелкой
Лицу, так, в меру, долю изумленья
Сурово придают; в лице тончайшем
Ирония и страстность; ноздри горды.
— «Ушла надолго Лиза?» — мне казалось,
Спросила не она, а жемчуг зубок,
Так ослепительно они блеснули.
— «Нет, вскоре будет, Вы, mesdemoiselles,
Любезны будьте сесть» — «Pardon, я дама.
А вот подруга — барышня. Садиться
Не станем мы: в такую ли погоду
По комнатам сидеть? Мы в парк стремимся,
А Вы, пожалуйста, ей передайте…
Нет, впрочем, нет: гораздо лучше, право,
Чем здесь скучать Вам одному без книги,
На полчаса пройтись — вернемся вместе» —
Я был в восторге от ее отваги
(Сказали бы «нахальство» фарисеи!)
И мы втроем ушли. Я не вернулся
В тот день к мисс Лиль. Я не пришел ни завтра,
Ни через десять дней. Лишь через месяц
Мы увидались вновь, чтоб не расстаться
Семь полнолуний. И виной — Инстасса.
* * *
Да, мы ушли втроем. Но день весенний
Был так пригож, был так горяч и золот
И у Инстассы под сиренью глаза
Блестели так приманчиво и важно
Большие темно-серые соблазны
И так интимно прижимала руку
Мою она, что мы… вдвоем остались.
Подруга поняла, что нам помехой
Является она; на перекрестке
Ближайшем поклонилась и исчезла.
А мы пошли не в парк, а в чащу леса,
Откуда целый вечер, ночь и утро
Дороги не могли найти обратной:
Мешала страсть, затмившая глаза,
Дня через два приехала Инстасса
Ко мне на час, и ровно три недели,
Захваченная страстью, прогостила.
Была ль то жизнь? Я думаю скорее
Ее назвать сплошным дурманом можно:
Болели губы от лобзаний страстных,
Искусанные в кровь; бледнели лица
И не работал мозг в изнеможеньи.
Но ревность Инсты так была несносна,
И так дика, и так невероятна,
Что я устроил бунт, и мы расстались
Молниеносно с пламенной Инстассой.
Впоследствии, однако, с ней друзьями
Встречались мы, когда на содержанье
Ее взял князь… Атракцион Цимлянский!
Я отдохнуть хотел от связи с Инстой
И написал покаянные строки
Своей мисс Лиль. Смущенно улыбаясь,
В мой дом вошла незлобивая Лиза.
* * *
Великий Римский-Корсаков и Врубель,
И Фофанов скончались в эти годы.
И благовестом звонов погребальных
Гудели необъятые пространства.
Три гения, как светочи, погасли.
Их творчество трехкратно, триедино,
И души их, насыщенные Русью,
В слиянии своем — уже эпоха.
Ах, незабвенны Александра Блока
Слова над свежей Врубеля могилой.
«Лишь истый гений может в шуме ветра
Расслышать фразу, полную значенья».
Все трое обладали этим даром
И постоянно вслушивались в ветер,
Отображая в творчестве тот голос,
Который изъяснял России душу:
Ведь русский ветер веет русским духом.
* * *
Роман с мисс Лиль, неровный и волнистый,
То в нежных замираньях, то во вспышках
«Чудовища с зелеными глазами».
Как говорит Шекспир про ревность, вспышках
Моей косматой ревности, дремавшей
До той поры и Лизой пробужденной,
Благодаря былой новелле с князем;
Роман с мисс Лиль, нам давший темень муки,
В котором искры счастья слишком тусклы.
Роман с необъяснимым недоверьем
К ее словам, и взорам, и поступкам,
Тем более, что в скверном не заметил
Ее ни в чем, был прерван новой встре