еменщик.
И Розанов Василь Василич,
Христа желая уколоть,
Противоставит духу плоть,
И как его ты ни проси лечь
На койку узкую, старик
Влюблен в двуспальный пуховик…
6
У Мережковской в будуаре
На Сергиевской ярый спор
О божестве и о бездари,
Несущейся во весь опор.
Уже поблескивает Пильский,
И жмурит обыватель в Рыльске
Глаза, читая злой памфлет
Блистательнее эполет.
Уже стоический упадник,
Наркозя трезвое перо,
Слагает песенки Пьерро,
Где эпилепсии рассадник…
Завод спасительных шестов
Бердяев строит и Шестов.
7
Мадонну зрит Блок скорбно-дерзкий
В демимонденковом ландо,
И чайка вьет на Офицерской
Свое бессмертное гнездо!
Патент Александринке выдав
На храм, своей игрой Давыдов,
Далматов, Ведринская жнут
Успехи вековых минут.
И на капустник дяди Кости,[13] —
Утонченного толстяка, —
Течет поклонников река —
Смех почитающие гости
Где злоязычная Marie[14]
Всех ярче — что ни говори!
8
Испортив школьничий характер,
Придав умам вульгарный тон,
На всех углах кричат Ник Картер
И мистер Холмс, и Пинкертон.
Неисчислимы Конан-Дойля
Заслуги (скрой меня, о Toila,
От них!): в кавычках «ум» и «риск»
И без кавычек: кровь и сыск.
Аляповатые книжонки!
Гниль! облапошенный лубок!
Ты даже внешностью убог…
Чиновничьи читают женки,
Читает генеральшин внук,
А завтра Кольке по лбу «тук».
9
Уже воюет Эго с Кубо,
И сонм крученых бурлюков
Идет войной на Сологуба
И символических божков.
Уж партитуры жечь Сен-Санса —
Задачи нео-декаданса,
И с «современья корабля»
Швырять того, строфой чьей я
Веду роман, настала мода,
И, если я и сам грешил
В ту пору, бросить грех решил,
И не тебе моя, хам, ода…
Плету новатору венок,
Точу разбойнику клинок.
10
Уж ничегочат дурни-всёки[15]
(Так, ни с того и ни с сего!)
И вс чат тщетно ничевоки
И это все — как ничего.
С улыбкой далеко не детской
Уже городит Городецкий
Акмеистическую гиль,
Адамя неуклюжий стиль.
Уж возникает «цех поэтов»
(Куда бездари, как не в цех!)
Где учат этих, учат тех,
Что можно жить без триолетов
И без рондо, и без… стихов! —
Но уж никак не без ослов!..
11
Глаза газели, ножки лани
Так выразительны без слов,
И Анну Павлову с Леньяни
Поют Скальковский и Светлов.
Кто зрил Кшесинскую Матильду,
Кто Фелию Литвин — Брунгильду
В своей душе отпечатлел,
Завидный выпал тем удел.
Сакцентив арию, Медея
Дуэтит: «Ni jamais l`tendre…[16]»
(Раз император Александр,
В мечтах из Мравиной содея
Любовницу для сына, нос
Приял в том храме нот и поз).
12
Уже теснит «Динору» «Tоска»,
И, жажде своего лица,
Слегка звучит мой славный тезка —
Сын знаменитого отца…[17]
Уже «Любовь к трем апельсинам»,
Желая Карлу Гоцци сыном
Достойным стать, смельчак-игрок,
Почувствовав, сдает урок
Сергей Прокофьев свой последний.
Уже — скажи ему mersi —
В огромном спросе Дебюсси.
Артур Лурье вовлек нас в бредни,
И на квартире Кульбина
Трепещут «Сети» Кузмина…
13
А вот и сфера «нежной страсти»,
Цыганских песенок запас.
Улыбка Вяльцевой (жанр Насти!)
И Паниной непанин бас…
Звезда счастливая Плевицкой
И маг оркестра Кусевицкий,
И (валерьянки дай, Феррейн!)
Вы, авантюры Ольги Штейн.
Процесс comtesse[18] O'Pypк-Тарновской
Два стиля — comte'a Роникер
И (до свиданья, хроникер
Судебный!) ателье Мрозовской,
Где знать на матовом стекле
И Северянин в том числе!
14
В тот день и гордый стал орабен,
Когда в костре своих страстей
Раздался в гулких залах Скрябин —
Во фраке модном — Прометей.
И пред «Поэмою Экстаза»
Неувядающая ваза
С тех пор поставлена. Огонь
Антонов, тех цветов не тронь,
Как тронул гения! И по льду
Исканий жадная толпа
Скользит (о, шаткая тропа!)
К Евреинову, Мейерхольду
И даже… к Карпову. Тихи,
Евтихий, о тебе стихи…
15
А вот и Вагнер на престоле.
И «Нибелунгово кольцо»,
В России тусклое дотоле,
Бросает жар толпе в лицо.
Но я описывать не стану,
Как к «Парсифалю» и «Тристану»
Под гром Ершова и Литвин,
Спешат гурманы нот и вин…
А вот и ты в фаворе, Римский,
Великий эпик и чарун!
Волнуют переплески струн
Твоих, как день цветущий крымский,
И я готов сто верст пешком
Идти для встречи с «Петушком»…
16
А Бенуа? а Добужинский?
А Бакст? а Сомов? а Серов?
Утесы на низине финской,
Огни нас греющих костров.
И с ними ты, гремящий в прерьих
Краях, универсальный Рерих,
И офортисты (ecoutez)![19]
Рундальцов и старик Матэ.
Вершина горных кряжей Врубель,
Кем падший ангел уловим,
Ты заплатил умом своим
За Дерзость! Необъятна убыль
С твоею смертью, и сама
С тех пор Россия без ума…
17
Уж маска сдернута с Гапона,
Уж пойман Бурцовым Азеф,
И — к революции препона —
Оскален вновь жандармский зев.
Уже пята грядущих хамов,
Врагов искусств, святынь и храмов,
Порой слышна издалека,
И горьковского босяка
Удел для молодежи ярок
(Получше драгоценность прячь!)
Уж кается в записках врач,
Уже скитальческий огарок
Затеплен в молодых сердцах
На трепет ужаса в отцах…
18
Неугомонный Пуришкевич
Вздувал годами в Думе гам,
И в «Русском слове» Дорошевич
Рулил к заморским берегам…
Друг именинниц и театров,
Гиппопотам Амфитеатров,
Большой любитель алых жал,
Господ Обмановых рожал.
И Витте делал миллионы
На государственном вине,
И пьяный луч блестел извне
От императорской короны,
И, под правительственный шик,
Свой разум пропивал мужик.
19
В пылу забот о нем и спора
Учащийся впадал впросак:
Вблизи Казанского собора
Нагайкой жег его казак.
Хотя в те дни и были ходки
Везде студенческие сходки,
Но мысль о мыльном пузыре
Нас оставляла при царе,
Как царь оставлен близ придворных,
При всех советниках своих —
Льстецах злоумных и лихих,
Среди коварных и проворных,
И обречен давать ответ
За то, чего и в мыслях нет.
20
Беду вия над царским домом
В еще незримые венки,
Вхрипь «Колокол» зовет к погромам
Под «Русским знаменем» шинки.
И «Пауком» ползя, Дубровин,
Уже от злобы полнокровен,
К евреям ненависть сосет,
Навозом «Земщина» несет,
И за «оседлости чертою»
Растет антироссийский дух,
И, чем плотней перинный пух,
Тем больше мстительной мечтою,
Закрыв в тоске бесправный рот,
Томится «презренный» народ.
21
Россия, Ибсеном обрандясь,
Об «еgо» вспомнила своем
(Прошу отметку эту, Брандес,
Внести в очередной свой том!)
Уайльда, Шоу, Метерлинка —
У каждого своя тропинка
В душе к дороге столбовой,
У каждого художник свой.
Эстетность, мистика, сатира
И индивидность — из частиц
Всех этих русских, с сердцем птиц,
Плоть автора «Войны и мира»,
Уже формировался, но
Сформироваться не дано…
22
В те дни, когда сверкала Больска,
Как златоиглый Cordon rouge[20]
Иллиодором из Тобольска
Зло ископаем некий муж.
И у Игнатьевой в салоне,
Как солнышко на небосклоне,
Взошел сибирский мужичок.
И сразу невских женских щек
Цвет блеклый сделался пунцовым,
Затем, что было нечто в нем,
Что просто мы не назовем,
Не пользуясь клише готовым,
И — родине моей на зло —
Гипнотизеру повезло…
23
И как бы женщине ни биться,
Его не свергнуть нипочем:
К несчастью ключ ей дан Вербицкой
И назван счастия ключом!..
И что скрывать, друзья-собратья:
Мы помогали с женщин платья
Самцам разнузданным срывать,
В стихах внебрачную кровать
С восторгом блудным водружали
И славословили грехи, —
Чего ж дивиться, что стихи —
Для почитателей скрижали, —
Взяв целомудрия редут,
К фокстротным далям нас ведут?
24
И привели уже, как роту,
Как неисчисленную рать
К международному fox-trott'y
На вертикальную кровать!..
Нас держит в пакостном режиме
Похабный танец моды — Shimmi,
От негритянских дикарей
Воспринятый вселенной всей:
В маразм впадающей Европой
И заатлантным «сухарем»,
В наш век финансовым царем,
Кто счел индейца антилопой,
Его преследуя, как дичь,
Чего я не могу постичь…
25
Америка! злой край, в котором
Машина вытеснила дух,
Ты выглядишь сплошным монтером,
И свет души твоей потух.
Твой «обеспеченный» рабочий,
Не знающие грезы очи
Раскрыв, считает барыши.
В его запросах — для души
Запроса нет. В тебе поэтом
Родиться попросту нельзя.
Куда ведет тебя стезя?
Чем ты оправдана пред светом?
В марионетковой стране
Нет дела солнцу и луне.
26
А и в тебе, страна Колумба,
Пылал когда-то дух людской
В те дни, когда моряк у румба
Узрел тебя в дали морской.
Когда у баобаба ранчо
Вдруг оглашал призыв каманча,
И воздух разрезал, как бич,
Его гортанный орлий клич,
Когда в волнистые пампасы
Стремился храбрый флибустьер,
Когда в цвету увядших эр
Враждебно пламенели расы